Остров на птичьей улице

— А какой у нас будет гимн? — спросил я его.

— Ты что, не знаешь? — удивился он.

— Нет, — ответил я. — Мама не говорила.

Он начал вполголоса напевать. Я узнал эту мелодию. Иногда мама пела ее, когда укладывала меня в постель.

На рассвете я проснулся от страха. Откуда-то подъехала машина и с грохотом остановилась. Как гестапо. Нет, это было не со стороны гетто. Это было на польской улице.

Я осторожно перелез через Хенрика. Он тяжело дышал. Я открыл вентиляционное окно и все увидел. Они остановились у дома напротив. О девочке я не должен был беспокоиться. Но доктор… Они вбежали в дом. Двое. Третий остался сидеть за рулем. Были в форме гестапо. Кто-то донес? Всегда одно и то же. Нужно убивать всех предателей еще до того, как начнется война. Только как их узнать?

Они спустились с доктором вниз и посадили его в машину. Сверху на нем было пальто, но на ногах пижамные брюки. Было странно видеть его выходящим из дома без портфеля. Я впервые видел его без портфеля, будто это был другой человек.

С этого дня занавески на окнах дома напротив были постоянно задернуты. Его жена тоже куда-то исчезла, больше я ее не видел. Я только мучительно надеялся, что если это и случилось, то не из-за меня. И не из-за Хенрика. Я верю, что это так. Ведь время от времени их хватали, подпольщиков. Как и евреев.

Пан Болек

Хенрик был болен. Здоровье его ухудшилось. Я не думаю, что из-за раны. На мой взгляд, рана была в порядке. Начала затягиваться, и рука почти совсем не болела. Он был просто болен. Может, тифом или чем-то в этом роде. Постоянно терял сознание. Иногда приходил в себя, и я двоился у него в глазах, иногда он не узнавал меня. И начал говорить во сне во весь голос. Это меня очень пугало. Я пытался закрывать ему рот рукой или будил его. Он не просыпался, но замолкал на некоторое время. Я боялся спать. Готовил ему чай и менял холодные компрессы на лбу. И еще одно. Я собрал в соседнем доме тряпки, потому что он начал ходить под себя. Это продолжалось три недели. Потом он начал поправляться, медленно-медленно. Но был слаб, как муха. Теперь я уже не должен был менять тряпки. Было достаточно горшка. Время от времени он обнимал и благодарил меня. Говорил, что я его спас. Это так, но зачем все время благодарить?

Однажды, когда он, наконец, встал на ноги и сумел даже спуститься вниз по веревочной лестнице, я сказал ему, что знаю, где живет Болек, их связной. Тот, который вел их в гетто в первый день восстания.

— Откуда ты знаешь?

Я ему рассказал.

— Дай его адрес, — сказал Хенрик, — я к нему пойду.

Я рассмеялся. Он выглядел не как один еврей, а как сразу тысяча евреев. Да еще к тому же слабый и больной.

— Я пойду и поговорю с ним, — сказал я.

Я как следует продумал, когда пойти. Больше я не мог выйти на польскую улицу, когда дети шли в школу. Не знал, когда смогу вернуться назад, и мне не хотелось бросаться в глаза жителям улицы. Я выбрал другое время. Мне не хотелось оказаться на улице и в то время, когда они выходят из школы и играют. Мне бы их дела.

Я решил пойти во второй половине дня. И взять с собой хозяйственную сумку, чтобы заодно можно было купить в лавке некоторые продукты. Деньги я взял у Хенрика. Он хотел дать мне больше, чем я просил. Сказал:

— На всякий случай.

По дороге я побывал в четырех квартирах, прежде чем нашел сумку и бидон с крышкой для молока. Все это валялось в углу. Это не было имуществом, которое стоило отправлять в Германию.

Проход был такой же, как раньше, только привратник остановил меня и подозвал. Что он хотел? Неужели не узнал меня? Нет, он меня узнал и хорошо запомнил.

— В первый раз, когда ты отсюда вышел, ты сбежал, — сказал он мне, — и мне не хотелось догонять тебя. Потом ты шел с врачом. Поэтому я пропустил тебя бесплатно. Но сейчас плати или возвращайся назад. У вас, евреев, всегда есть деньги.

Теперь я понял, как грабители проходят в гетто и возвращаются назад. Понял также, почему отверстие, для маскировки заделанное кирпичами, было таким большим. Не из-за толстых. Счастье, что Хенрик настоял на своем и дал мне больше денег. Благодаря этому не придется ходить туда-сюда.

— Сколько?

По его словам, он сделал мне скидку. Так как я ребенок. Я заплатил и прошел. Это помогло, хотя бы в одном: я перестал его бояться. Теперь все стало понятно. Я решил попросить у Хенрика денег, когда он будет уходить, чтобы можно было пройти, если это понадобится, и чтобы можно было купить некоторые вещи — опять-таки, если понадобится.

Я снова был за стеной. На этот раз не спешил, как тогда, когда ходил за врачом. Да и чувствовал себя более уверенно. «Это главное», — говорил отец. Я не пошел короткой дорогой. Решил сделать круг и пройти через парк. Шел медленно, как будто гулял. Не «как будто», я и вправду гулял. Почему я раньше не выходил погулять? Ведь до сих пор никто, кроме привратника, не подозревал, что я еврей. Впрочем, я попробовал это только раз.

Я был как пьяный. Почти забыл, зачем я иду. Парк выглядел, как и в прошлые осенние дни, которые я помнил. Он был полон листьев. Некоторые деревья сбросили их полностью и стояли оголенные в ожидании снега. Матери с детьми, лежащими в колясках. Может, няньки. Конечно, и сейчас есть богатые люди. Маленькие дети, которые катались на велосипедах или катили железный обруч, направляя его деревянной или железной палкой. Я ни разу не смог это сделать. Наверное, был тогда слишком маленький.

Мои ровесники играли в футбол. Я видел, как они старались организовать две команды. Ссорились и кричали. Так это было всегда. Один из них показал на меня пальцем, другой позвал. У них не было вратаря. Я же был отличный вратарь. Остался с ними. Ведь я никуда не спешил. И не разочаровал свою команду.

— Где ты живешь?!

— Приходи завтра!

— Ладно!

К счастью, пошел дождь, и все разбежались по домам. Я накрыл голову пустой кошелкой и побежал. Добежал до магазина в доме врача. Вошел. Надеялся, что, может, встречу там ту девочку. В магазине была только одна покупательница. Я купил молоко, десяток яиц и хлеб. Сказал:

— Мама просила.

Чуть не попросил булочку. Еле удержался. Вспомнил, что булочки были только по утрам. Впрочем, молоко тоже покупали утром, но у продавца еще оставалось немного. Я посмотрел, сколько заплатила женщина, и протянул деньги, которые дал мне Хенрик. Получил сдачу. Не считал, чтобы не злить его. Постоял в магазине еще немного, потому что дождь все еще шел.

Скоро будет зима. Всю прошлую неделю дули сильные ветры, которые сгибали деревья на польской улице. В парке я чувствовал под ногами замерзшую землю. Я не слишком страдал от холода в своем шкафу. Только волновался, что кончится керосин и я не смогу кипятить воду для чая. Хенрик тоже называл горячую воду с кусочками сахара «чай».

— Ты здесь новичок? — спросил продавец.

— Да, — ответил я. — Мы приехали на прошлой неделе.

— И правда, — сказал он, — я как-то утром видел тебя.

— Я был у врача, — сказал я.

Продавец вздохнул. Мне почему-то его вздох показался неискренним.

— Бедный, — сказал он. — Золотой был человек. А какой врач! Проклятые стукачи! В каком доме ты живешь?

В магазин вошли две женщины и вредный мальчишка. Я не ответил. Мальчишка осмотрел меня с ног до головы. Теперь я увидел, что он не такой большой, как казалось из окна. Может, потому, что другие дети были еще меньше. Я пошел к двери. Он тут же подставил мне ногу.

— Оставь, — сказала одна из женщин. — Ты уже начинаешь?