Остров. Тайна Софии

– Нужно ее переместить, – сказал он доктору Лапакису, уже догнавшему его.

Как по волшебству, появились одеяла и подушки, принесенные из ближайшего дома, и мужчины, осторожно достав женщину из машины, уложили ее на землю. Толпа по их просьбе отошла на уважительное расстояние, чтобы не мешать врачам делать свое дело.

Мария пробилась вперед, чтобы посмотреть, не может ли и она чем-то помочь. Но когда женщину уложили на одеяло, она вдруг поняла, кого именно держат в перепачканных кровью руках доктора. И в толпе тоже многие узнали ее, и послышался общий вздох ужаса.

Ошибки быть не могло. Черные волосы, пышная грудь, нарядное платье, теперь пропитавшееся кровью, дорогое платье, какого даже в праздники не могли надеть деревенские. Да, никто не усомнился в том, что это Анна Вандулакис. Мария упала рядом с ней на колени.

– Это моя сестра, – сквозь рыдания шепнула она Киритсису. – Моя сестра…

Кто-то в толпе громко закричал:

– Найдите Гиоргиса!

Через несколько секунд Гиоргис уже стоял на коленях рядом с Марией, безмолвно рыдая при виде старшей дочери, чья жизнь угасала раньше срока.

Через несколько минут все было кончено. Анна так и не пришла в сознание, но она умерла на руках тех двоих, кто любил ее сильнее всех, и они отчаянно молились о спасении ее души.

– Почему? Почему? – сквозь слезы повторял Гиоргис.

Мария знала ответ, но не собиралась ничего говорить отцу. Это лишь усилило бы его горе. В этот страшный момент молчание и неведение помогли бы ему больше, чем что-либо другое. Гиоргис все равно скоро узнает правду. Но в будущем его никогда не перестанет мучить мысль о том, что он в один и тот же вечер обрел одну дочь и потерял другую.

Глава 23

В толпе быстро нашлись свидетели события. Один человек сквозь открытое окно машины слышал, как пара ссорилась за несколько минут до выстрелов, а какая-то женщина утверждала, что сразу после стрельбы видела убегавшего по улице мужчину. Ее слова заставили нескольких человек поспешить в сторону церкви, и не прошло и десяти минут, как они вернулись с подозреваемым. Он все еще держал в руке пистолет и не делал никаких попыток противиться задержанию. Мария узнала его уже издали. Конечно же, это был Андреас.

Плака была потрясена глубочайшим образом. Да, все предполагали, что этот вечер станет незабываемым, но не таким же образом. Некоторое время люди стояли вокруг, тихо переговариваясь. Но вскоре весть о том, что убита сестра Марии, а муж Анны уже задержан за это преступление, разнеслась повсюду.

Величайший праздник внезапно закончился самым трагическим образом, и теперь людям не оставалось ничего, кроме как разойтись. Музыканты куда-то исчезли, остатки еды были убраны со столов, с уезжавшими афинянами тихо попрощались, пожелав им начать новую жизнь с родными и друзьями. Тем, кому ехать было не так далеко, местные предложили переночевать у них, чтобы на следующий день отправиться в свои деревни и городки в других частях Крита.

Андреаса Вандулакиса увезли под охраной полицейских, ему предстояло провести ночь в тюремной камере в Элунде, а тело Анны отнесли в маленькую часовню у моря, где оно и должно было остаться до похорон.

Дневные температуры не становились ниже. Даже теперь, когда ночь уже уступала место дню, в воздухе висела душная жара. Во второй раз за сутки маленький дом Гиоргиса был полон народа. В прошлый раз люди приходили, предвкушая праздник. Теперь они готовились к горестным сетованиям. Приходил и священник, но, увидев, что при таких трагических обстоятельствах он вряд ли сможет дать какое-то утешение, ушел.

В четыре часа утра Гиоргис, окончательно измученный, поднялся в свою спальню. Он буквально онемел и не знал, то ли это от горя, то ли он вообще утратил способность чувствовать. Даже возвращение Марии ничего теперь не значило.

Киритсис пробыл в доме около часа, но сегодня он больше ничего не мог сделать. Завтра, которое уже почти наступило, он собирался помочь организовать похороны, но пока что должен был немного поспать в свободной комнате над таверной Фотини и Стефаноса.

Даже когда в их селении ничего не происходило, деревенские обожали посплетничать, а уж теперь они не успевали перевести дыхание. Пролить некоторый свет на события, приведшие к убийству Анны, смог Антонис. Ранним утром, когда несколько мужчин еще сидели за столиками в баре, он выложил все, что знал. Уже несколько недель назад он заметил, что Маноли посреди дня куда-то на несколько часов исчезает. Конечно, это нельзя было назвать прямым доказательством, но все равно позволяло как-то объяснить, что довело Андреаса до убийства собственной жены. К тому же за прошедшие дни настроение Андреаса становилось все хуже и хуже. Он то и дело кричал на всех, с кем сталкивался, и рабочие стали не на шутку его бояться. Гроза собиралась, напряжение нарастало. До этих пор Андреас пребывал во тьме, блаженно не замечая поведения жены, но как только он, открыв глаза, вышел на яркий свет и увидел правду, у него оставался только один путь. Завсегдатаи бара сочувствовали Андреасу, многие сошлись на том, что и они бы дошли до убийства, обмани их вот так жены. Мужское достоинство грека не могло вынести подобного бесчестья.

Лидаки, похоже, был последним, кто видел Маноли, исчезнувшего теперь без следа, хотя его драгоценная лира по-прежнему висела на стене за стойкой бара.

– Он приходил сюда вчера, около шести вечера, – сообщил хозяин бара. – Был бодрым, как всегда, и казалось, собирается остаться на праздник.

– Но после того его никто не видел, – сказал Ангелос. – Наверное, ему было неловко встречаться с Марией.

– Но он ведь не думал, что по-прежнему обязан жениться на ней? – удивился кто-то.

– Вряд ли, зная Маноли, но все равно он, похоже, хотел держаться от нее подальше, – предположил Лидаки.

– Лично мне не кажется, что это как-то связано с Марией, – покачал головой Антонис. – Думаю, он просто знал, что его время вышло.

Тем же утром Антонис поднялся на холм к дому Маноли. Он ничего не имел против этого обаятельного, но пустого типа. С Маноли было хорошо выпить и поболтать, но все равно необходимо было проверить мелькнувшую у Антониса мысль, что Маноли может лежать в своем доме в луже крови. Если Андреас убил свою жену, он вполне мог не пройти и мимо своего кузена.

Антонис сначала заглянул в окна. Все внутри выглядело как обычно: это был беспорядок дома холостяка, где кастрюли и тарелки стояли как попало, занавески задернуты лишь наполовину, на столе виднелись крошки, стояли наполовину пустые бутылки вина – именно это и ожидал увидеть Антонис.

Он подергал дверь и, обнаружив, что та не заперта, решился войти внутрь. Наверху, в спальне, ему предстала картина, еще более ярко свидетельствовавшая о том, что живший здесь человек был не слишком аккуратен, но Антонис увидел также и следы поспешного бегства. Ящики комодов остались выдвинутыми, одежда выплескивалась из них, как лава из жерла вулкана. Распахнутые дверцы платяного шкафа позволяли видеть пустые вешалки. Незаправленная постель со скомканными простынями и примятой подушкой – это Антонис также ожидал увидеть, но что действительно подсказало ему, что ощущение пустоты в доме было не случайным, так это упавшие фотографии в рамках, которые стояли на комоде у окна. Выглядело все так, словно фотографии опрокинули в спешке, к тому же две рамки оказались пустыми, снимки из них были выдраны. Все говорило об одном. Да и грузовик Маноли исчез. Так что теперь Маноли мог быть уже в любой части Греции. Но искать его никто не собирался.

Отпевание Анны состоялось не в главной церкви Плаки, где искал убежища Андреас, а в часовне на окраине деревни. Это небольшое строение смотрело на море, и из него всегда была видна Спиналонга. Ничто, кроме соленой воды, не разделяло маленькое кладбище на берегу и место последнего упокоения прокаженных, где лежали в земле останки матери Анны.

Не прошло и двух суток после смерти Анны, как небольшая группа одетых в темное людей собралась в душной часовне. Семья Вандулакис не явилась. С момента убийства они заперлись в четырех стенах своего дома в Элунде. Мария, Гиоргис, Киритсис, Фотини, Савина и Павлос стояли, склонив головы, пока священник читал над гробом молитвы. Волны ладана плыли из кадильницы, пока звучали слова о прощении грехов и вечной жизни, и все почти беззвучно повторяли их.