Остров
Шрифт:
Натка втиснула ноги в сапожки, тоже старые, дешевые, того и гляди развалятся. Лет пять им уже, наверное. Год-то точно.
– Я выскочу минут на десять! – крикнула она сыну.
– За отцом, что ли? – отозвался Игорь.
– Ты комнату мой.
На лестничной площадке было светло, а вот пролет уже терялся во тьме. На всякий случай Натка, спускаясь, то и дело ладонью касалась стены. Во тьме, слава богу, не было видно, грязная ли стена, что на ней написано и чем. И все ради Лаголева, от которого подобного не дождешься. На черта вообще? Подумав это, она чуть не поднялась обратно.
У почтовых ящиков под
– Лаголев?
Муж мгновенно стал похож на фрица, которого застали врасплох. Вжался в простенок между ящиками, лицо сделалось испуганно-пустым.
– Я это…
Он рванул к подъездной двери.
– Стой!
Лаголев обернулся.
– Я сейчас еще по дорожкам…
– Не надо, – сказала Натка.
– Почему? Игорюшка нашелся? – Лаголев побледнел. – Его нашли? Он где, в мили… в полиции?
Натка вздохнула.
– Ты почему здесь стоишь?
– Грелся, Нат. Холодно. Я до Серого переулка дошел, потом до стройплощадки. Везде темно, Игоря нет.
– Он дома, – сказала Натка, хотя ее так и подмывало послать его по какому-нибудь заковыристому маршруту, чтобы пострадал, померз, потерзался.
– Как? – удивился Лаголев.
– Уже с полчаса.
Натка повернулась и зашаркала наверх. Объяснять ему еще! Раздражение к мужу вернулось. Хорошо, хоть сам не потерялся. А мог. Она тоже – с чего вдруг подпрыгнула и побежала искать? Дура набитая.
– Ты серьезно? – спросил снизу Лаголев.
Натка через перила посмотрела вниз, на его задранное лицо. Из-за расстояния и света оно выглядело пятном с провалом рта.
– Да.
– Как же он мимо меня?
Этот вопрос ответа не требовал. Господи, ну, слепой ты, слепой, чего об этом спрашивать? Зрение лечи.
В коридоре поблескивала свежая лужа, в ванной ведро и швабра были кинуты как попало, полотенце для рук лежало на полу.
– Игорь!
Скинув сапожки, Натка зашла к сыну. Вымыто, конечно, было плохо, но, по крайней мере, она увидела, что пол в центре и под столом протерт, а прежний бардак уменьшился в размерах, переместившись частью, скорее всего, в шкаф и под кровать.
– Все, я вымыл, – сказал сын, отвернув голову от телевизора с присоединенной приставкой.
Он играл. По экрану бегал непонятный человечек.
– Я вижу, – сказала Натка. – Но углы, я смотрю, сухие.
– Там шваброй не дотянешься.
– Что ж, завтра перемоешь.
– Ма-ам, – заныл Игорь, щелкая кнопками, – я же сделал все, что ты сказала!
– Перемоешь.
– Ну, бли-ин!
Сын отбросил джойстик, и тот брякнул об пол.
– Утром перемоешь, я проверю, а потом идем за кроссовками, – сказала Натка.
– Тогда и за мороженым!
– Хорошо. Выключай все.
Натка вышла, закрыла дверь. В прихожей уже возился Лаголев, пристраивая свою куртку на вешалку.
– Я спать, – сказала ему Натка.
– Мне снова на кресло? – спросил Лаголев.
– Разумеется.
– Ну, я так спросил. Думал, вдруг...
Натка сузила глаза. Неуклюжий тупица!
– Неужели героем себя почувствовал? В подъезде постоял, и я тут же должна и место под боком тебе устроить, и сексом одарить?
Лаголев покраснел.
– Я просто…
– Все!
От злости едва не свело челюсти. Натка шагнула
в большую комнату, которую вынуждена была делить с Лаголевым. А как? А так! Все-таки муж и жена. Может, к сыну его переселить? Вот будет цирк.– Не входи пока.
Она притиснула дверь плотнее, подняла сиденье дивана-книжки. Скрежетнул, клацнул механизм. Лаголевские простыню и плед, достав из диванной ниши, она швырнула ему на кресло и, надавив, заставила диван разложиться в кровать. У Лаголева вечно с первого раза не получалось. Ну, на то он и Лаголев.
Свое постельное белье Натка взяла из комода, застелила, кинула подушку и принялась раздеваться сама. Кофта, платье, колготки. В зеркале напротив отразилась женщина в черном лифчике и синих трусиках. Ничего особенного. И грудь, уже, простите, и на бедрах… За это бьется Максим Сергеевич?
Натка погладила себя по животу. Нет, живот еще хорош, с Лаголевым не разжиреешь, держит жену в форме. Да и сама, как лошадь… Приблизившись к зеркалу, она помяла, потискала лицо пальцами.
Круги. И морщины. Все, с этим теперь и жить. До старости. А как жить? Ох, устала, устала, вечно кричи, вечно добивайся, чтоб хоть как-то, хоть с грехом пополам, словно никому ничего не надо. Не разглядеть уже, что в глазах. Но уж не веселье. Одичала. Осатанела. Отпуск в октябре, сейчас никто не даст, скорее, выгонят без выходного пособия. А поваляться бы где-нибудь на пляжу…
– Ната.
Лаголев поскребся в дверь. Руки сами дернулись прикрывать интимные места. Почему? Зачем? Муж же. Ладно, примем это насчет того, чтобы не распалился на ночь глядя. Еще целоваться полезет, жалей его потом.
– Чего? – спросила Натка.
– Уже можно?
– Нет. Еще минуту.
Она быстро набросила на себя ночную рубашку и выключила люстру, оставив гореть слабосильный торшер. Лаголеву хватит. Легла.
– Можно!
Вошел. На цыпочках. Будто боялся разбудить. Ну вот что с человеком? Она что, может заснуть за секунду? Натка раздраженно засопела.
– Лаголев, – приподняла она голову с подушки, – прекращай цирк.
– Какой?
– Ложись нормально.
– Извини.
Натка перевернулась на другой бок. Даже под закрытыми веками Лаголев маячил тенью, ходил туда-сюда, ковырялся, шелестел, раскладывал кресло. Рождаемые им шорохи и приглушенные звуки только действовали на нервы.
– Угомонись уже, – шикнула на него Натка.
– Я новости еще, – прошептал Лаголев. – Минут десять.
– Да смотри ты, что хочешь!
Она перевернулась снова. Голова потяжелела, явный признак будущей головной боли. В основании черепа, в затылочной части, появилось знакомое ощущение, будто там скапливается и давит на мозг жидкий свинец. Кто виноват? Конечно, Лаголев. Он, со своими двумястами девяноста рублями.
Натка встала и в комоде, в аптечном отделении, нашарила цитрамон. Выдавила две таблетки из упаковки, направилась на кухню за водой. Лаголев обернулся, но ничего не сказал.
– Новый очаг напряженности на Ближнем Востоке, – шептал телевизор. – На Синайском полуострове…
В чайнике было на дне, но на то, чтобы запить цитрамон хватило. Раскусила, протолкнула горечь в горло.
День закончился, и ладно. Завтра Лаголев не отвертится от холодильника, а она займет у Поляковых и купит наконец Игорю чертовы кроссовки. Вот такая у нее жизнь.