Остров

– Гречу.

– Ага. – Лаголев покопался в кармане куртки и достал огурец. – Сойдет как дополнение для стола?

– Конечно. Раздевайся.

– Погоди.

Лаголев покопался в другом кармане и вытащил помидор. Натка прыснула.

– И сколько в тебе таких сюрпризов?

– Еще один.

Вручив жене овощи, Лаголев предъявил деньги от Кярима Ахметовича.

– Все, мой муж и лев, – торжественно сказала Натка, – тебя ждет гора гречи. Она твоя и только твоя. Заработал. Мы ее недостойны.

Глаза ее смеялись.

– Но хоть с маслом? – спросил Лаголев.

– А как же!

– Слава богу!

– А потом, без масла, десертом, пойду уже я.

Натка обернулась и посмотрела на Лаголева так, что у того мгновенно разыгралось нескромное воображение. Вот ведь, без масла и без одежды, вся, льву и мужу, эх, помедленнее кони, на кой черт тогда греча?

– Нат, – повесив куртку, он последовал за женой на кухню, – я еще потратил рублей двести пятьдесят. Помог там с продуктами…

Натка, не оборачиваясь, потрясла в воздухе лопаткой.

– Я знала, знала. Яблоня от яблочка недалеко падает.

– Я думал, я – лев, – сказал Лаголев.

– И яблоня.

– Прости.

Натка положила лопатку и оказалась рядом.

– Дурак, – сказала она, обняв его, – помог, и хорошо. По-моему, это правильно. Главное, чтоб не зря.

– Не здря! – сказал Лаголев.

Натка, смеясь, ткнулась ему в плечо.

– Муж мой нездряшный. Я, кстати, без острова уже три часа.

– И как?

– Хорошо. Но тянет. А ты?

Лаголев гордо выпрямился.

– Я уже день могу!

– Многие мужики так говорят.

– А я не мужик, я – яблоня.

Натка захохотала.

– Но Поляковым-то хватит долг отдать?

– И даже нам останется, – сказал Лаголев.

Чудесные дни! Просыпаешься в счастье, засыпаешь в счастье. Даже тревожно. Хотя, наверное, назвать это чувство счастьем было все же нельзя. Лаголев, поразмыслив, определил свое состояние ощущением цельности, правильности, внутреннего согласия.

Поставили тебя на два костыля. Один костыль – страх, неуверенность, слабость. Другой – правила, границы твоего существования, обозначенные экономическими отношениями, государством, людьми. Ковыляй, болезный, по жизни.

А тут вдруг – раз! – и ты пробуешь идти собственными ногами, сам. Первый костыль уже отбросил. Но на второй еще опираешься. Не эфирное существо все-таки. Не слепец. Был бы только костыль по руке.

В понедельник вечером Игорь объявил, что по вечерам теперь будет мыть помещения в школе на втором этаже. Триста рэ в месяц. А первый этаж девчонка из соседнего класса моет. С ее подачи, собственно, и устроился.

– Это вроде не совсем законно, – сказала Натка.

– Ну, там как бы мать у девчонки моет, а мы помогаем, – сказал Игорь.

– И директор согласился?

Игорь фыркнул.

– За такие деньги кого он еще найдет?

Доедали сосиски с купленными в гастрономе макаронами. Тепло, идущее от острова, Лаголев теперь чувствовал, сидя от него в двух метрах, то спиной, то плечом, а то и словно приложенную ко лбу или к горлу горячую ладонь. Остров будто проверял у него температуру. Или просто хотел убедиться в его наличии рядом.

А может быть это просто ему казалось.

Как, например, казалось, что у его лотка с журналами и газетами с утра толпится больше народу, чем у трех остальных. И близостью к остановке не объяснишь, третий в очереди лоток, и от дорожки к рынку он стоит чуть в глубине. Но подходят, смотрят, берут – календарики, телепрограммы, кроссворды, спортивные и даже местные, копеечные газетки. Лаголев был рад каждому. И словно передавал с прессой из рук в руки часть островного тепла.

«Комсомолку»? Пожалуйста. «Гороскоп»? Конечно, сию минуту сообразим. «Смену»? Куда ж без нее? «Смену» на смену. Ничего особенного вроде бы не делал, но замечал улыбки и разгладившиеся, посветлевшие лица.

А еще ему казалось, что и на рынке вокруг его стола начинает заворачиваться людской водоворот. Некоторые подолгу стояли у прилавка, словно не знали, что выбрать, другие трогали овощи, третьи брали чеснок или петрушку, а потом возвращались за огурцами, салатом, картофелем. Лаголев со всех брал меньше, чем было на весах, но к концу дня все равно имел выручку, вдвое большую, чем в обычный день.

Кярим Ахметович только головой качал.

– Ты какой-то уникум, Саша.

Перед сном Лаголев с полчаса прикидывал так и эдак, потом сказал жене:

– Нат, я думаю, остров нужно использовать для помощи другим людям.

Молчание было недолгим.

– Представляешь, во что превратится наша квартира? – мягко спросила Натка. – «Собачье сердце» с Евстигнеевым смотрел? На лестнице стоять будут.

– Мы аккуратно. Ты против?

Натка улыбнулась.

– Муж мой, я за.

Галина Никитична никак не хотела ехать одна, поэтому Лаголев взял с собой и ее супруга. Чуть ли не в автобусе уже познакомились, как положено. Вячеслав Алексеевич. Александр Степанович. Очень приятно. Галина Никитична. Простите, что не спросил раньше имени-отчества.

Вячеслав Алексеевич отправился в когда-то модном, мятом и застиранном плаще. Галина Никитична ради похода в гости сменила серое пальто на такое же жалкое бордовое. Ничего, подумал Лаголев, ничего. Это поправимо. У дома старики оробели и едва не повернули обратно. Видимо, бог знает что решили. И только слова Лаголева о том, что жена уже приготовила чай, обидите, заставили Галину Никитичну и Вячеслава Алексеевича несмело шагнуть в подъезд. Не любили обижать кого бы то ни было.

Поднимались медленно. Четвертый этаж – не шутка. Вячеслав Алексеевич покашливал. Галина Никитична, приостанавливаясь, тонко тянула воздух.

– Высоко.

– Да уж, не наш второй, – прохрипел Вячеслав Алексеевич и бросил в рот какую-то таблетку.

Сморщился.

Натка действительно уже ждала, минут как двадцать пришла с работы. Чайник был вскипячен. На блюдце лежали простенькие – хлеб, масло, докторская – бутерброды.

– Проходите, проходите, – сказала Натка, освобождая стариков от верхней одежды.

– Я с рукой, вот.

Галина Никитична показала ладонь в свежем, испятнанном йодом бинте.

На кухню старики заходили осторожно, с опаской.