Литой чугун моста. На этом фоне,Конечно, лучше ехать в фаэтоне —Не в «жигулях», тем паче – в «москвиче»,Где грязь на окнах, словно занавески,А за дорогой так следят подвески,Что ты трепещешь, как в параличе.А потому – пешком. С мечтою бонзыО фаэтоне, задержусь у бронзы:Какая тяжесть на литых ногах!А этот гад? – он враг или опора?…И купол знаменитого собораЛикует, отражаясь в облаках,Кочующих, клубящихся, плывущих,Несущих тень для бывших, а для сущихОтвесный дождь. Он в Питере всегда!И никакой нужды в метеосводке —Подует с Балтики и, словно в сковородке,В Неве вскипает черная вода.Мой город с куполами и ГольфстримомОднажды
назовут четвертым Римом.Построенный на влаге и песках,Он гибнет от жары, и воскресает,Когда над ним волчицей нависаетСедая туча с влагою в сосцах.…Стоит жара и тяжесть бронзы, право,Утяжеляет голубей орава,И, высохший на солнце купорос,Всем говорит, и мне, конечно, тоже,Что бронза – прах, но всё равно негоже,Когда вот так загажен славный росс.А фаэтон… Я не о фаэтонах,И не о куполах, не о Горгонах,Что в чугуне массивном на векаОтлиты и над водами нависли,А я про облака, что стоят мысли,Поскольку мысли в чем-то – облака.
«Ветер с севера, тучи – с запада…»
Из рябин в домах бусы нижутся.
Супротив судьбы тучи движутся.
Ветер с севера, тучи – с запада,Так с ума сойти можно запросто.То ли вышел срок,То ли шутит бог,То ль Илья-пророкЧто-то сдвинул вбок.А над хатами, да над речкамиПо утрам встает дым колечками.Над моей избой,Над твоей трубой,Над ноздрей-губой —Сине-голубой.Журавли кричат – даль баюкают,Грибники в лесах – эй! – аукают.Меж берез-дубов,Меж стволов-гробовВ сентябре грибов,Как во рту зубов.Ветер с севера, тучи – с запада…Заводись мотор мово «запора».Мы опишем круг,И поедем, друг,Через этот лугНа восток ли, юг…
«Государство меня обмануло. Надрало…»
Государство меня обмануло. Надрало.А ведь я столько лет протрубил у орала!Я шумел, и кричал, и в чертей матерился…Слава богу, что не до конца износился.Слава богу, что в силе еще и соку!Я бросаю поводья на полном скаку,И при помощи рук сотворяю тот жест,За который при Грозном сажали на шест,В смысле на кол. Да нынче не те времена —И билеты без блата, и троп до хрена…Я сижу в своей хате за круглым столом,Двери плотно закрыты на ключ и на лом,И с крыльца, на котором и грязь, и темноНа меня государство глядит сквозь окноС обалдевшим каким-то, бездумным лицом,Как я пью самогон и хрущу огурцом…
С нежностью
Л.
Когда мне было двадцать два(Сейчас полста мне. Значит, было.)Я начал собирать словаВ тетрадь. И ты меня любила.Не за слова, а просто так.В ту пору я печатал шаг,Гордился лычкой, чистил бляху,И за дверями старшиныУже примеривал штаныГражданские и к ним рубаху.Когда мне стало тридцать три(Сейчас полста мне. Было, значит.)Ты приказала мне – умри,Но не бросай тетрадь. Иначе…Тропа у каждого крива,И если не спасут слова,То водка не спасет. Тем боле,Что нынче коммунизм и труд,Увы, расходятся и тутВсё понимаешь поневоле.Настало два по двадцать два(Сейчас полста мне. То есть, прав я.)Я выстроил мои словаВ каре и получилось – правда!Так, скинув лычки, галифе,Как приняв autodefe,Я стал на лезвие. Качаясь,Любви и дружбы не поправ,Живу, и, если в чем не прав,То только тем и отличаясь.Когда мне стукнет… Но грешноОпределять чужие сроки.Ведь если кем-то решено(Как говорят о том пророки),То должен протрубить святойНад сушею одной шестой,Чтобы призвать меня к ответуТуда, где видно всё до дна,Где правда, если есть, одна,А если много, значит, нету.Так в чем же истина, мой друг?Не в том ли, что на этом свете,Мы, совершая
этот круг,Не только за себя в ответе,Но и за тех… но и за ту,Кто согревал твою мечту,Готовил пищу, мыл посуду,И что мне Высший Судный глас,Когда печаль прекрасных глазЗа мною следует повсюду.
Финский залив
Раскинув сети, можно ли поймать?Наверно, можно, если очень нужно…Ноябрьская сырая благодать.Не холодно еще, уже не душно.Пустое небо. Голые стволы.Баркас рыбацкий, падая в провалы,Считает сумасшедшие валы,Размеренно идущие на скалы.Седьмой… Восьмой… И с головою – ух!И вновь чухонец переводит дух,И с силою гребет, и с новой веройГлазами провожает мощный вал!..Я это знаю. В том котле бывал.Дышал соленой пеною и серой.
На Дворцовой площади
Дорогой фотограф!Милый мой парнишка!Руки как пантограф!Под руками – вспышка!Щелкнет, как застрелит.Развернет альбомы…Был бы жив Растрелли,Он бы стриг купоны!Под ногами площадь,Тесаные камни.Сяду я на лошадьС круглыми боками.Подберу уздечку,Ладно сшит и скроен!Чуб завит в колечко,В небо ус настроен!..Щелк! – и вся работа!Можно веселиться…Я смотрю на фото —Впору застрелиться.
Ворона
Ворона серая, рабочая,С утра летает меж домов.Вся сикось-накось скособочена,И глаз, похоже, не здоров.А острый клюв, хотя и глянцевый,Но лапы черные в грязи,Как туфли Гранцевой-Засранцевой(Ох, эти клички на Руси!)Ворону баба гонит палкою,Попасть в ворону норовит,И называет птицу галкою,И принимает страшный вид.Ворона движется по веточке,Вращает радужным зрачком,А у нее на шее ленточкаС каким-то золотым значком.И ничего не скособочено,И глаз, конечно, не больной,Да и трудом не озабочена,Тем более что выходной.
«О чем, прозаик, ты хлопочешь?…»
О чем, прозаик…
А.С. Пушкин
О чем, прозаик, ты хлопочешь?Давай мне мысль…А дать не хочешь,Я сам возьму.Смотри – беру!Теперь гусиному перуПоправлю жало и… в такси.А ты, шофер, меня везиПо набережной к той Игле,Где столп как свечка на столе,Где собирается народ,И, криком раздирая рот,Орет стоящим наверхуС седым каракулем в пахуТакое, что на небе слышно,В том смысле, полагаю я,Что нам от власти кроме дышлаОпять не вышло ни чего.
«Разрезанное надвое стеклом…»
Разрезанное надвое стеклом,Пространство только тем и поражает,Что встреча двух у входа за угломИз памяти уже не воскрешаетНи той тропы, что замело песком,Ни седины, ни горестной морщины,Ни той стрелы, ни прочей чертовщины,Живущей и болящей под соском.Но радость встречи омрачает грустьКак признак примиренья и покоя,И только в глубине зрачков такое,Что ты хранишь и помнишь наизусть.Не это ль называется судьбой?Судьба не вещь, но крылья птицы вещей…А жилка так же у виска трепещет,И живчик так же бьется над губой.
«
Осень кончается вылетом моли…»
И в овале бадьиВидит лицо судьиСавельевой…И. Бродский
Осень кончается вылетом моли.Если в стране, то число ей – несметно.Моль, очевидно, не чувствует боли,Или уверена в том, что бессмертна.Ей не страшны ни удар, ни объятья.