От Кремлёвской стены до Стены плача…

– Ты куда едешь?

А он говорит:

– Я куда? Вот, у меня направление на литовский мясокомбинат.

– Да она Литва, это Каунас уже оккупирован, а ты все куда-то прешь. Разворачивай оглобли.

А он говорит:

– Вы должны мне отметить в этой бумажке.

Военные ему поставили какой-то штамп. Он развернулся и поехал. Назад в Москву, а из Москвы его сюда назад вернули. Вот отец спрашивает меня: «Жив ты?» Оказывается, бомба упала совсем рядом на нашей дороге, по которой эвакуировали людей и все остальное.

Немцы эту дорогу стали интенсивно бомбить. Бомбы падали совсем рядом с жилыми домами, и потом на бреющем полете, вот как на известной картине нарисовано, «фашист пролетел». Я это воочию видел, как немец из пулемета, как дал по дороге: «ды-ды-ды-ды-ды-ды-ды», – и все эти, скот орет, мычит, разбежался по этим всем лесам тут в округе.

И мы пошли в лес. А брат тут тоже задержался – ежика, видите, надо ему спасать, ежик у нас жил, и он его искал под кроватью. Отец говорит:

– Давай быстрей, туда-сюда, тут налет, бомбежка.

А он все лазит под кроватью. Ну нашел наконец, он ежика в шапку посадил, пошли в лес. В лес пришли, сидим в лесу под елкой, думаем: немец лес бомбить не будет.

Вдруг кто-то не по-русски говорит: «Тыр-тыр-тыр-тыр-тыр». Беженцы говорят: «Это немцы, они десант высадили». Что-то там затарахтело. Куда же нам бежать? Давайте бежать дальше в лес. В это время один мужик, звали его Иван, говорит:

– Куда вы собрались бежать в лес, это же не немцы, а башкиры. Их специально прислали скот гнать в тыл, поскольку хорошо знают скот. Все сразу успокоились.

Иногда немцы сбрасывали осветительную бомбу на парашюте. Она загоралась и освещала, как второе солнце. Я рассказываю свои детские впечатления, поэтому в сознании всплывают отдельные моменты. В общем, налет кончился, утром мы возвращаемся домой. Мой брат все время ежонка в шапке держал, а утром он заглянул в свою шапку, а ежик ему накакал в шапку и убежал в лес. Что бы это ему возвращаться под бомбежку? И вот он вернулся в лес.

Отцу поручили эвакуировать оборудование всего мясокомбината, и он эвакуировал. Поразбирали то, что можно разобрать, а что нельзя было разобрать, то все взрывали. Водокачку взорвали, башню напорную, так она и рухнула вроде нашей церкви поперек дороги.

Кроме того, тут формировались истребительные команды и создавались партизанские отряды. Задачей истребительных команд было уничтожение большого немецкого десанта. Формировались они из гражданского населения. Отец возглавлял одну из таких команд. Они окружали место предполагаемой высадки десанта, прочесывали лес и уничтожали немцев.

Более серьезно готовились брянские партизаны. Создавались подпольные, партийные органы: подпольный обком, подпольный райком. Все делалось в больших масштабах. И завозилось все необходимое, делались базы в лесу, закладывалось продовольствие, оружие, одежда. И это не просто так – вышел Гаврила с топором или там с берданкой с какой-нибудь, с тульским ружьем. А это были сформированные постоянные, то есть это специальные отряды. И партизанское движение было организовано еще до того, как немец оккупировал захваченную территорию.

Глава III Эвакуация. Начало войны. Опять в деревню

Немецкие войска уже подходили к Брянску, и нас эвакуировали. Подали теплушки, такие вагоны деревянные, скот в которых перевозили в основном, и нас всех туда нагрузили: детей, женщин и стариков. А мужчины остались. Отец тоже остался, все до последнего гвоздя чтоб вынести, погрузить, эвакуировать на новое место – Энгельсовский мясокомбинат. Это большой союзного подчинения комбинат располагался между Саратовом и Энгельсом, такая станция была, «Галушки» называлась. Вот в этом направлении они должны были вывезти все это оборудование.

Нас всех погрузили в вагоны, в эти теплушки, подсоединили нам паровоз, и мы поехали, но мы решили, что мы поедем в деревню к бабушке Маше. Ехали долго. Проедем один разъезд – останавливаемся. Старшие по вагону говорят:

– До гудка паровоза можно из вагонов выйти, в лес сходить недалеко.

Потом гудок – все бегут опять назад в вагон. Еще второй гудок там, третий. Третий гудок – и поезд может уехать и оставить вас на дороге железной, и иди пешком куда хочешь.

Короче говоря, доехали мы до разъезда около деревни Редькино и вышли из вагона и пошли по дороге к селу Александрово. У нас вещей никаких практически не было, два чемодана и несколько узлов. Маленький чемодан дали тащить мне, с тех пор я багаж не люблю. Тащишь этот чемодан – маленький, а волочишь за собой.

Пришли наконец-то в деревню к бабушке Маше… А дед-то мой уже уехал из деревни. Потому что нельзя было жить там, где он был, то батюшка, а то вдруг кузнец. Раньше все к нему с уважением: «Батюшка». Он им грехи отпускал, исповедовал, крестил, отпевал, а потом пропаганда у нас действует очень эффективно, и вот этот священник сельский превратился во врага народа. И какой он враг народа, я не знаю. Еще врагов-то больше среди тех, которые приспособились и вредили, где могли. Просто религия и марксистская идеология несовместимы.

Сейчас видно, сколько появилось врагов советской власти. А ведь это многие были ярыми партийцами. Бог вроде создал все, а по марксистской и вообще по диалектическому материализму все только в результате эволюции, и в единстве и борьбе противоположностей все развивается. Вот мой дед и попал под каток. Продал он дом и уехал к сыну в Снегири.

А сыну его удалось окончить ветеринарный техникум, хотя его нигде учиться не принимали. После окончания мой дядя Сергей работал ветеринаром в Снегирях под Москвой.

Дед продал свой дом, сад, огород, и все прочее. И уехал к сыну.

В деревне осталась одна бабушка Маша, о которой я вот говорил. Добрая такая, пример демократии. Я иду к ней с чемоданом, она меня увидела и говорит:

– Боря, никак у тебя гармонь?

Я говорю:

– А что?

– Ой, ты научился на гармони играть?

Я говорю:

– Да это чемодан.

– Ой, а я думала, ты на гармони умеешь играть.

Раньше, если ты умеешь играть на гармони, гармонист – все девки твои. И все, они вокруг него крутятся. Потому что какая была музыка-то? По радио можно слушать через наушник. Такой приемник появился у деда. Отец, по-моему, этот приемник привез из Москвы, когда учился. Через наушники по такому приемнику можно всякую хрипотень какую-то услышать. А в деревенских избах никакой музыки, ничего не было, только частушки и гармошка.

А какой там патефон, какой граммофон? Это только у господ. Это некоторые пролетарские поэты и писатели окрашивались под крестьян, а у них и граммофон, и патефон, и там черт те чего. В деревне же у простых крестьян не было никаких патефонов, граммофонов. И если на гармошке кто играет – ох, как вокруг него девчонки поют, ребята пляшут очень весело. Да, вот мы приехали к бабушке. Я ее сильно разочаровал, что не научился играть на гармошке.

Тихо в деревне, особенно осенью. А кому после бомбежек шуметь? На работе никого нет. Тихо так, тишина такая. Это была уже другая деревня, чем та, которую деды вспоминают с церковью, садами и огородами. Церковь взорвали, глыбы от церкви куда-то отвезли, раскололи их там кувалдами, вроде очистили место, и осталась одна паперть. Это высокий цокольный этаж, на котором строилась сама церковь… типа фундамента, и паперть эта, основной вход в храм, осталась. Остальное все растащили, и кусты сирени поредели, а они уж такие были густые. Рядом кладбище было. На этом кладбище моя родная бабушка София похоронена.