От мира сего

Как-то, когда он дежурил в отделении, Елизавете Карповне стало очень плохо. Вика Коршунова, дежурившая с доктором Варениковым в одно время, вызвала его в ту самую минуту, когда он в крохотном кабинетике, в котором ели и ночевали обычно все дежурившие врачи, расположился, как он сам выражался, покейфовать немного: налил в столовой чай в термос, разложил на столике взятые из дома бутерброды и приготовился всласть поужинать: прихлебывая горячий, сладкий чай, бутерброд в одной руке, новый зарубежный детектив в другой…

И тут, именно в эту самую минуту дверь рванула Вика Коршунова, проговорила торопливо:

— Скорее в бокс, там опять плохо…

Вареников не спеша отхлебнул чай, откусил кусочек хлеба, щедро намазанный маслом с кружочком копченой колбасы.

— Прости, дорогая, — произнес задушевно. — Кому плохо? Боксу?

Но с Викой эти номера не проходили, его обаяние никак не распространялось на нее.

— А ну, давайте поскорее, — бесцеремонно продолжала она. — Больная в боксе вот-вот сыграет в ящик, а вы тут чаи гоняете…

Медальное лицо Вареникова покрылось густым, клюквенным румянцем.

— Дорогая моя, — чуть запинаясь, начал он, — мне, кажется, закусить воспрещается? Так я понимаю твои слова?

Однако Вика, не дослушав его, вихрем умчалась по коридору. И Вареников, делать нечего, с непритворным сожалением закрыв свой детектив и не доев бутерброд с любимым от души копченым сервелатом, направился в бокс, к Елизавете Карповне.

На этот раз все обошлось, Елизавете Карповне сделали два укола, она заснула и утром, когда началась обычная врачебная пятиминутка, все еще спала.

— Так и не сомкнул глаз за всю ночь, — признался после пятиминутки Вареников молодому доктору Самсонову, прикурив от его зажигалки. — Всю ночь то одно, то другое: то привезли кого-то, то еще кому-то плохо, черт его знает что! — Он со вкусом затянулся. — Тоже эта старуха из бокса, сама не живет и, как говорится, другим не дает.

— Что? — переспросил Самсонов, до того слушавший его довольно рассеянно. — Как это так — сама не живет?

— Ну, физически еще как-то функционирует, — поправил себя Вареников. — Ну и что с того? Разве это жизнь? Право же, иногда думаешь, как было бы правильно, даже, если хотите, гуманно — умерщвлять безнадежных больных, чтобы они сами не мучились и других не терзали…

Самсонов молча слушал Вареникова: простецкое, щекастое лицо, на лбу как бы нарочно спущенная пшеничная прядь, Вика Коршунова говорила о нем: «Первый парень на деревне…»

— Вы согласны со мной? — продолжал допытываться Вареников. — Как вы считаете? Разве я не прав? Разве в глубине души каждый из нас не думает именно так?

Самсонов покачал головой.

— Ну, знаете, — сказал, — вы даете — уж так даете…

Вареников увидел: Самсонов глядит на кого-то, стоявшего позади него. Обернулся, лицом к лицу встретился взглядом с Зоей Ярославной.

Она сама почувствовала в тот момент, что глаза у нее от бешенства белые. Так и сказала позднее Вершилову:

— Кажется, если бы я глянула тогда в зеркало, то увидела, глаза у меня белые, как молоко…

Глядя в упор на Вареникова, она спросила, отчетливо произнося слова:

— Вам, случайно, не совестно?

— Мне?

В глазах Вареникова засияла нежная улыбка.

— Что вы, дорогая моя, почему мне должно быть совестно?

— Я вам не дорогая, — резко прервала его Зоя Ярославна. — Потрудитесь называть меня по крайней мере по фамилии или по имени-отчеству!

— Хорошо, — по-прежнему улыбаясь, согласился Вареников. — Пусть будет по имени-отчеству, к слову, весьма благозвучному…

— И вот еще что, — она продолжала накаляться все сильнее. — Как можно так говорить о больном? И кто говорит? Врач, так сказать, целитель и утешитель?

Пухлые щеки Вареникова окончательно побагровели. От деланного его добродушия и следа не осталось.

— Я, если хотите, не целитель неизлечимых болезней и не собираюсь быть утешителем, так и знайте!

Как бы боясь, что наговорит еще много резких слов, он быстро выбежал из ординаторской.

— А последнее слово вроде бы за ним, — сумрачно определил доктор Самсонов. — Разве не так?

— Это очень плохой человек, — сказала Зоя Ярославна. — Я бы его, моя воля, вообще лишила бы врачебного диплома, плохим людям нельзя быть врачами, никак нельзя!

Самсонов кивнул лохматой головой.

— Согласен с вами, но если действовать по этому методу, мы с вами далеко зайдем…

— Наверное, далеко, — слегка остынув, сказала Зоя Ярославна.

Вареников между тем спустился вниз, надел пальто, вышел на улицу. Сладко предвкушал: сейчас приедет домой, сразу же ванну, потом легкий завтрак, жена наверняка приготовит такой завтрак, какой он любит, — овсяная каша, одно яйцо всмятку, кружочек копченой колбасы, кофе со сливками, малиновый джем. И — потом спать, спать, ах, до чего отрадно после бессонной ночи лечь в свою мягкую, чистую, свежую постель и заснуть крепким, почти детским сном без мыслей, без раздумий, ах как славно…

Вареников знал, что многие врачи недолюбливали его, некоторые, вроде той же Зои Ярославны, просто не выносили на дух. Но это, в сущности, мало его трогало. Я вам не нравлюсь? Что ж, ничем не могу помочь, какой есть, таким и останусь, а ваше дело терпеть меня, сколько возможно!

И его терпели, — что еще оставалось делать? В советском учреждении очень трудно уволить человека, если он не совершил никаких должностных нарушений. А за плохие человеческие качества, за душевную глухоту, за откровенный эгоизм и равнодушие ко всему человечеству по закону увольнять не положено.

Примерно за неделю до выписки Маргариту Валерьяновну перевели в другую палату. Было это так: Вершилов уехал в Таллин, на конференцию, организованную местным обществом терапевтов, Зоя Ярославна была больна, подхватила грипп, доктор Самсонов тоже заболел, и потому заместителем Вершилова на этот раз стал доктор Вареников.

И доктор Вареников распорядился — перевести больных из двухместного бокса в пятиместную палату номер двадцать.

С того все и началось.

Спустя два дня во время пятиминутки доктор Вареников доложил: в боксе находится тяжелый больной Ткаченко Ростислав Олегович пятидесяти четырех лет. И доктор Вареников зачитал целый перечень различных хвороб, донимавших Ткаченко: бронхиальная астма, панкреатит и язва желудка.

— Ну и ну, — сказала Зоя Ярославна, впервые появившаяся после гриппа. — Такой букет болезней надо уметь заработать. Кто он, к слову?

Доктор Вареников перелистал страницы истории болезни.

— Тут вроде бы ничего не написано.

— Ну и ну, — повторила Зоя Ярославна. — Сколько хвороб накинулось на одного. Вот бедняга, право…

Елизавета Карповна не спорила, не протестовала, когда ее перевели в другую палату. Но Маргарита Валерьяновна, по выражению Вики, просто взвилась.