От мира сего

Сперва ринулась к главврачу, не застала его. Тогда примчалась обратно, в свое отделение, и тут ей возле палаты встретилась Зоя Ярославна.

— Доктор, постойте! — воскликнула Маргарита Валерьяновна, схватила Зою Ярославну цепкими, пухленькими пальчиками. — Постойте, послушайте: что же это такое творится? Нас выселили — и куда? В пятиместную палату. Почему? За что такая бессмысленная дискриминация? За какие грехи? Объясните наконец!

— Дело в том, что ваш бокс понадобился тяжело больному… — начала Зоя Ярославна, но Маргарита Валерьяновна неистово закричала:

— Тяжело больной? А я легкая больная? А моя соседка, которой осталось жить пять минут, тоже, значит, обыкновенная симулянтка?

— Тише, — остановила ее Зоя Ярославна, оглянулась, плотнее прикрыла за собой дверь. — Ваша соседка может услышать…

— И пускай, — бушевала Маргарита Валерьяновна. — Пусть все слышат! Я так этого дела не оставлю, я до министра дойду! До самого Центрального Комитета, я все скажу, всю правду…

К ней подошла Клавдия Петровна, молча поднесла мензурку с валериановыми каплями.

— Выпейте, успокойтесь, — сказала, но Маргарита Валерьяновна, разъярившись, оттолкнула ее руку:

— Оставьте меня! Я тяжелобольна, у меня полное смещение печени, сосудистые спазмы, диафрагмальная грыжа, панкреатит, подагра и полное отсутствие аппетита, так что я, по-вашему, здоровая?..

В тот же вечер вместе со своим верным Алексеем Александровичем Маргарита Валерьяновна накатала огромное письмо министру здравоохранения.

Алексей Александрович взялся лично передать письмо в руки секретаря министра.

— Сказали, что непременно ответят, — сказал он на другой день, придя навестить Маргариту Валерьяновну.

— Мы им покажем. — Маргарита Валерьяновна погрозила в пространство пухлым кулачком. — Мы им всем покажем, вот увидите, нас будут умолять вернуться обратно, в нашу палату!

Как ни странно, но она оказалась права: Вершилов на следующее утро вернулся из командировки и буквально рассвирепел, узнав о том, что учительницу Мотылькову, а также и Долматову перевели из палаты-бокса в пятиместную.

— Кто распорядился? — спросил он Зою Ярославну во время пятиминутки. — Кому это пришла в голову столь гениальная мысль?

Зоя Ярославна выразительно повела глазами в сторону Вареникова, смирно сидевшего в стороне, скрестив на груди руки, любимая его поза.

Вершилов повернулся к Вареникову:

— Чем вызвано это распоряжение?

— Видите ли, — начал Вареников, медальное лицо его нежно зарумянилось, — к нам поступил тяжелобольной, и я решил…

— Однако, думается, Мотылькова тоже не из самых легких, — перебил его Вершилов. — Или вы думаете иначе? — И, не слушая больше Вареникова, бросил через плечо: — Я сам все что следует проверю.

И проверил. Проверка эта длилась четыре дня, необычная быстрота для любой клиники и больницы, были сделаны все анализы и необходимые исследования.

Больной Ткаченко Ростислав Олегович оказался здоровехоньким, словно стеклышко, ни малейших признаков панкреатита, бронхиальной астмы и немой язвы желудка, записанных в историю его болезни, при самом тщательном и детальном осмотре не было обнаружено.

— Поздравляю вас, — сказал Вершилов, глядя в пышущее горячим румянцем, толстощекое, словно у амуров на старинных гравюрах, лицо Ткаченко. — От всей души поздравляю!

— С чем это вы меня поздравляете? — угрюмо спросил Ткаченко.

— Вы по-настоящему здоровый человек, такие теперь очень редко встречаются. Так что можете петь и смеяться, как дети…

Но у Ткаченко, судя по выражению его лица, не было никакого желания петь и смеяться, как дети.

— И что же дальше следует? — спросил он, выжидательно вглядываясь в Вершилова маленькими, глубоко посаженными глазами.

— Дальше выпишем вас домой, — ответил Вершилов. — Со спокойной совестью отпускаю вас на все четыре стороны…

Ткаченко не произнес в ответ ни слова.

— Вы недовольны? — удивился Вершилов. — Вы хотели бы заболеть и валяться на больничной койке, а не выписаться домой?

Позднее Зоя Ярославна сказала Вершилову:

— Называйте, как хотите: интуицией, мысленным прозрением, еще как-то, но я почему-то сразу заподозрила, тут дело нечисто. Нечисто, и все, хоть стой, хоть падай, что-то тут не то, не то…

Так и вышло. Ростислав Олегович категорически, наотрез отказался выписаться из больницы.

— Я болен, — твердил он на все уговоры. — Я себя лучше знаю, чем вы меня, я очень серьезно болен…

Потом он попросил доктора Вареникова, чтобы тот пришел к нему. Спросил напрямик:

— Вы тоже считаете, что я здоров и меня следует выписать?

Вареников опасливо покосился на Зою Ярославну.

— В общем, конечно, — выдавил он. — С какой стороны, разумеется, смотреть…

Он что-то еще мямлил о странных аномалиях любого организма, о том, что, в сущности, если, так сказать, в общем-то, по совести говоря, и тому подобное, но Ткаченко почти грубо оборвал его:

— Вы мне скажите четко и ясно: каким вы меня считаете — больным или здоровым?

Зоя Ярославна не выдержала, вмешалась:

— А почему вы разговариваете с врачом таким резким тоном? Кто дал вам такое право?

Ткаченко повел на нее глазом, узким, глубоко посаженным. Бросил небрежно через плечо:

— Право, как вам известно, не дают, его берут…

Зоя Ярославна перевела взгляд на Вареникова. Мысленно удивилась: в чем тут причина? Почему он разрешает разговаривать с собой так грубо? Кто такой этот Ткаченко, может быть, какой-то его родственник?

Позднее Вершилов сказал:

— Мне тоже подумалось: тут что-то не то, но что именно, я никак не мог себе представить…

Оба оказались правы, и Вершилов и Зоя Ярославна, но, само собой, они не могли вообразить себе, в чем таилась причина всего происшедшего…

Дальше все было так: в палату к Ткаченко явилась старшая сестра Клавдия Петровна, сказала:

— Сегодня вас выписывают домой…

— Никуда я не поеду, — угрюмо ответил Ткаченко. — Я болен и не желаю покидать больницу.