От выстрела до выстрела

— Так и тянет нарушить её и хотя бы бросить камушек в пруд, — засмеялась Вера Ивановна и, сходя с последней ступеньки, решила найти тот самый камушек. Но, ступив на влажную землю между лестницей и пристанью, она поехала ногой, поскальзываясь, и вскрикнула: — Ах!..

Столыпин моментально среагировал и, подхватив сползающую Воронину, приподнял и поставил обратно, на твёрдый камень.

— Всё в порядке? Вы не ушиблись?

— Нет… нет, я цела! — Вера Ивановна засмеялась, стараясь скрасить эффект от своей неуклюжести. Но смех прервался, когда она поняла, что Пётр продолжает держать её под локти, словно боясь, что она рухнет повторно. — Пётр Аркадьевич…

В ночной полутьме плохо различались лица, но глаза светлели на них, смотревшие друг на друга. Столыпин возвышался на голову над девушкой. Когда она сделала движение вверх, приподнимаясь на цыпочках, подтягиваясь, он не мог не податься ей навстречу. Склонился.

— Вера Ивановна… — между ними оставалось расстояние в одну ладонь. И Пётр, теряющий голову от красоты момента, преодолел его и коснулся губ Ворониной.

Они замерли, ощутив губами губы. Ладони Столыпина уловили пробежавшую по телу девушки дрожь. «Что я делаю?! Что я делаю?!» — забилась мысль в его голове, и он, пересиливая себя, отстранился:

— Простите! Простите, Вера Ивановна…

— Петя… — прошептала она, первой осознав, что они перешагнули черту официального обращения.

— Я… я никогда прежде не целовал женщин, извините меня…

— Никогда?! — удивилась Воронина. — Как же так вышло?

— Не знаю. Отец говорит, что я идеалист, брат, что зануда, друзья — что нерешителен…

— Как же вы решились сейчас?

— Я не знаю. Простите…

— Ничего… ничего страшного, — привычка Веры Ивановны жизнеутверждающе подшучивать надо всем выправила ситуацию: — Я ведь тоже прежде не целовалась ни с кем, кроме мужа. И мне это никогда не нравилось.

— А сейчас? — не удержался от вопроса, испугавшись, Петя. — Тоже не понравилось?

— Сейчас? Нет, ничего такого… впрочем, я и понять не успела!

— Не успели?

— Не успела, — повторила Воронина и, договаривая несказанное глазами, посмотрела опять в упор на Столыпина. Умолкнувшие губы дрогнули, и на них стала расползаться шкодливая улыбка. Понявший, что не оскорбил своим поступком, не задел и не огорчил, Пётр тоже преобразился весельем и, расхрабрившись, склонился к девушке вновь, крепче прижав к себе и целуя смелее, дольше, пытаясь понять, как это делается, и как это лучше сделать? Чтобы ей понравилось. Тонкие женские руки, обвившие его шею, ответили, что у него всё получается.

Не сумев разомкнуться ни после третьего поцелуя, ни после четвёртого, они насилу разнялись через какое-то время, которому потеряли счёт. Столыпин почувствовал, что слишком возбуждён, и это надо прекращать.

— Вера, надо идти обратно, в дом, — прошептал он, — если прислуга решит, что мы тут слишком долго, пойдут слухи…

— Слухи всегда есть и будут.

— И всё же надо идти.

— Там ты не сможешь поцеловать меня и обнять, — заметила Вера.

— Я и не должен был, — опустил он взгляд.

Стянув шаль на груди, она силилась понять его. Любой другой мужчина постарался бы не останавливаться на этом, упрашивал о продолжении, искал возможность, а для Столыпина и этого было довольно, или даже много. Что он за человек?

— Что ж, идём, — без энтузиазма произнесла Воронина и пошагала вверх по лестнице.

Глава XIII

Вторая ночь в гостях стала ещё более бессонной. Петя ворочался, гнал от себя образ Веры. Она была так недалеко — пройти по галерее и подняться в комнату. И что дальше? Возбуждённое первым опытом воображение рисовало недозволительное. Такое, чего об Оле он никогда не смел помыслить. И в то же время, сейчас он понял, что будь неподалёку Ольга — в качестве его жены, разумеется, он бы помчался туда со всех ног, мучимый неудовлетворённостью.

На утро принесли его вещи, но сюртук ещё был влажным, не успел высохнуть, и к завтраку пришлось идти во вчерашнем — с чужого плеча. Воронина, будто в качестве щита, привела с собой дочь, сама, без няни, и усадила на колени кормить. Кого она пыталась защитить присутствием ребёнка? Себя? Или не защитить, а удержать от необдуманных слов и действий.

— Как спалось? — вопрос не прозвучал холодно. Голос совсем не изменился, но Столыпин не смог понять, можно ли продолжать говорить на «ты» или лучше сделать вид, что ничего не было?

— Благодарю, хорошо, — солгал он.

Дальше разговор не пошёл. Петин язык завязался в узел нерешаемым выбором: «ты» или «вы»? Вера, как назло, щебетала с Зоей, не то принципиально не замечая гостя, не то не зная, как и он, о чём можно заговорить. Даже в самой смелой и независимой женщине, оказывается, пробуждается рано или поздно смущение или растерянность.

Наконец, не в состоянии находиться в подвешенности и стыдящей тишине, Столыпин сказал:

— Я, наверное, поищу ещё до обеда, и потом поеду.

Вера Ивановна подняла на него глаза.

— Тебе не хочется тут оставаться?

«Значит, всё-таки, мы на „ты“ по-прежнему» — отметил Петя. Только к добру это или напротив, не предвещает ничего хорошего?

— Мне нравится здесь, но лучше уехать.

— Почему? — Он молчал, и Воронина, ссадив дочь с колен на соседний стул, положила пальцы на стол, по сторонам от тарелки. Пробарабанила ими. — Задержись ещё хотя бы на пару дней. Ты не посмотрел парк…

— Вера, я… я не хочу никого обманывать, — ему тяжело было говорить это ей в глаза, но так было нужно, и он постарался произнести быстро и отчётливо: — Я люблю одну девушку и собираюсь жениться на ней.

Если это и задело её как-то, ударило по самолюбию, то она не показала вида. Напротив, даже улыбнулась:

— Кто же тебе говорит что-то против этого?

— Моя совесть говорит. Что нельзя любить одну, а целовать другую.

— Редкая у тебя совесть, такую сейчас мало у кого найдёшь.

— Я надеюсь, что ты простишь меня за всё…

— Я не обижалась, чтобы прощать. Что ж — любишь и любишь, это не отменяет моего приглашения. У тебя есть дело — спокойно его заканчивай.

— В том-то и проблема, что спокойно я не могу, — Петя боялся, что взгляд сделался излишне пылким, он не узнал свой чуть севший голос, — ты… очень красивая, Вера, и умная, и интересная, но мне нужно уехать, чтобы не разочаровать тебя. И себя самого не разочаровать.

— Чем же ты меня разочаруешь?

— Тем, что должен жениться на другой, а сам…

— Но я же не прошу тебя жениться на мне! Я вообще больше замуж выходить не желаю, — глядя на него, она медленно покачала головой, — если ты думаешь, что я бы потребовала от тебя чего-то и стала строить планы, то нет, мне этого не нужно.

— Тогда… что же? — догадываясь, Столыпин зачем-то спросил об этом. Но по лицу Веры понял, что произнести ответа она не может. Он покраснел. — Ты не должна думать о таком, распускаться из-за того, что принадлежишь теперь себе и вольна не перед кем не отчитываться.