От выстрела до выстрела

— По-моему, в постылом браке оставаться большее распутство, чем жить по сердцу без брака.

— Хотя я не совсем согласен с этим, я не осуждаю… Именно тебя. Я понимаю, как ты пришла к этому.

— И всё равно не задержишься?

— Всё равно.

— Силой удержать не могу, — развела Воронина руками. Печально улыбнулась: — Иных отсюда не знаешь, как выпроводить побыстрее, а тебя никакими посулами не приманить! Столыпин, ты напоминаешь мне Дон Кихота.

— Сочту за комплимент.

Они закончили завтрак на мирной, дружеской ноте. И всё же, уходя на чердак, Петя укорял себя за то, что невольно пробудил какие-то чаяния в Вороновой, и желания — в себе. Но жалел ли он о приезде сюда? Нет. Жизнь как будто бы совершила круг и, начав своё детство здесь, в Середниково, Пётр и ставил на нём точку тут — получил первый поцелуй, впервые соприкоснулся с девушкой и переборол юношескую нерешительность. Нахождение в усадьбе подводило черту — больше никакого мальчишества, а только мужество.

После обеда он облачился в свой сюртук и сразу же вложил во внутренний карман обратно письмо Ольги, что носил беспрестанно, как талисман. И не удивительно ли, что стоило расстаться с ним на один вечер, как тотчас последовало то романтическое приключение у пруда с Верой Ивановной? Больше он с ним не расстанется.

В дверь постучали.

— Да-да? Войдите.

Это была хозяйка усадьбы. Впервые с момента знакомства Петя видел её рассеянно-смущённой.

— Собрался?

— Да. Особенно и нечего было собирать.

— Жаль, что больше не нашёл ни страницы о Лермонтове.

— Ничего, всё же не с пустыми руками уезжаю!

— Я скажу, чтобы кучер довёз тебя до станции…

— Не нужно, я пройдусь.

— Но ведь идти не меньше часа!

— Ничего, прогуляюсь. Посмотрю на то, что осталось от леса.

— Он поднимается заново, — оптимистично сказала Вера, — по сравнению с той пустошью, что была сразу после вырубки, нынче совсем красота.

— Природа подаёт пример, что после всего можно ожить, подняться и упорно занимать своё место.

— Я в детстве тоже думала об этом: сколько траву не коси, она растёт и растёт, — Воронина взяла Столыпина за руку и посмотрела ему в лицо, — можно последнюю просьбу?

— Конечно, — не мог иначе ответить он.

— Поцелуй меня ещё раз. Я, может, никогда больше ни с каким мужчиной не свяжу себя, не буду вместе. Но помнить хочется приятное, а не то, что было с Владимиром.

Её глаза светились нежностью. «Не ошибся ли я, приписав ей деловой и независимый характер, — подумал Пётр, — ведь то была малознакомая девушка, не показывающая себя настоящую, а на деле она вот такая — слабая и нуждающаяся в крепкой опоре». Он ошибся в другом: слабой и хрупкой любая девушка становится рядом с настоящим мужчиной, а не с тем, кого просто узнаёт получше.

Столыпину захотелось выступить в роли рыцаря и укрыть от навязчивых кавалеров, домогающихся через руку Веры её богатств. Но, целуя её, Петя отдавал себе в отчёт в том, что вряд ли они когда-либо ещё встретятся, пересекутся. Она — московская предпринимательница, а он — будущий петербургский чиновник. В том, что он будет служить в Петербурге, Столыпин почти не сомневался. Так было нужно ради Оли.

Простившись с Верой, он пошёл к станции Сходня по малолюдной дороге, где встречались редкие прохожие и за весь путь лишь однажды проехал экипаж. Уединённое местечко, в каком он, в душе провинциал, всегда хотел жить с любимой супругой и детьми, большой семьёй. Когда разъехались окончательно родители, Пётр долго не мог понять, как двое допускают такое? Почему не могут договориться, сохранить любовь и уважение, терпение? Взрослея, он учился тому, что жизнь сложнее, чем кажется на первый взгляд. В ней очень мало белого и чёрного, мало однозначно плохого и хорошего. В ней порой и самого себя понять сложно, не то, что близкого, и нет ничего хуже, когда оба тянут в свою сторону, обвиняя друг друга и требуя уступок. Петя определился для себя заранее: неважно, как виделся идеальный семейный быт ему, ведь счастливым он не станет, если будет несчастна Ольга, а потому именно ей решать, как и где они будут жить.

Так, философствуя о том и этом, Столыпин добрёл до станции и стал ждать поезда.

К дяде он вернулся затемно. Тот сидел в глубоком кресле, завёрнутый в бархатный халат, и среди зажжённых ламп читал толстую книгу.

— Приехал? Задержался что-то!

«Он хотя бы заметил, что меня не было два дня?» — пронеслась ироничная мысль у Петра.

— Как поиски сокровищ? Нашёл клад? — хохотнул Дмитрий Аркадьевич, отрываясь от чтения.

— Самую малость, — Петя выложил на письменный стол томик Вальтера Скотта, — тут есть небольшие заметки, выведенные рукой Михаила Юрьевича.

Дмитрий Аркадьевич присмотрелся к названию. Хмыкнул.

— Да, Миша грезил Шотландией! А кроме этого ничего?

— Ничего. Саша, может, откопает в Колноберже больше, всё же туда отец увёз бoльшую часть библиотеки.

— Хозяева не выказали недовольства, что ты явился, как снег на голову?

— Нет, они были… очень любезны, — подобрал слова Пётр.

— Напомни, кому вы продали усадьбу?

— Купцу первой гильдии Фирсанову.

— Ах, да! У него ещё таверна на Арбате — «Прага», у стоянки извозчиков. Говорят, цены там дешёвые, но я не заходил. Сам понимаешь… не ресторан!

Петя покивал, ожидая, что дядя припомнит о смерти Ивана Григорьевича что-нибудь, всё-таки, для Москвы видное лицо было — миллионер, из серпуховских торговцев дровами выбившийся в богатейшие люди первопрестольной! Но коммерсанты не входили в круг интересов Дмитрия Аркадьевича.

— Какие планы на завтра? Пойдёшь со мной в клуб?

— Нет, поеду в Петербург.

— Уже? А я думал успеешь прочитать мои заметки, соображения на твою тему — ты же агроном будущий!

— А, может, и нет, — произнёс Петя. Дядя посмотрел на него внимательнее.

— Передумал? Наука наскучила?

— Нет, ни капли! Мне нравится это всё, но… я решил делать карьеру.

— Карьеру? Какую?

— Попробую при министерстве каком-нибудь. Только не иностранных дел. Не хочу оказаться за границей.

— Что так? — Дмитрий Аркадьевич подозрительно прищурился: — И ты в славянофилы подался?

— Вы это слово употребляете, как ругательство. Нет, я не славянофил, но люблю Россию, и в ней жить хочу.

Дядя спокойнее, уже без ехидства, вздохнул:

— Жить, конечно, нужно в ней, но посмотреть, как живут другие — полезно.

— Я видел, когда ездил к матушке. Я бывал в Европе, Дмитрий Аркадьевич. Русские там сорят деньгами, полученными здесь, и говорят, как прекрасна жизнь в Париже, Женеве, Вене, Лондоне, хотя европейцы, с которыми они имеют дело, живут часто за их же счёт. Я вижу недостатки нашего общества, и вижу, что оно нуждается ещё во многих усовершенствованиях, но низкопоклонство перед всем заграничным мне глубоко неприятно.