Отчаяние

Мне это ни о чем не говорило. Я обреченно отвел глаза. Нет, понял я, не мука вожделения терзала все мое существо. Саднило истерзанное убегающей от робота толпой тело, ныла рана в животе, нестерпимо давил тяжкий груз неудачи.

– Но неужели, – без всякой надежды спросил я, – тебе ни капельки не хочется чего-то вроде… физического удовольствия? Какого-то контакта? Не хочется, чтобы к тебе прикоснулись?

Акили подступил(а) ближе.

– Хочется, – негромко проронил(а) он(а). – Вот это я и пытаюсь тебе объяснить.

Я не мог выдавить ни звука. Положив руку мне на плечо, он(а) другой тронул(а) мое лицо, заставляя посмотреть себе в глаза.

– Если ты тоже этого хочешь. Если тебя это не разочарует. И если ты понимаешь: это не может перейти ни в какую форму секса, я не…

– Я понимаю.

В мгновение ока – не передумать бы! – я сбросил с себя одежду, дрожа, как подросток, мечтая, чтобы бесследно испарилась эрекция. Акили прибавил(а) мощности в обогревательной панели, и мы легли рядом на спальный мешок, почти не касаясь друг друга. Протянув руку, я нерешительно погладил гладкое плечо, провел ладонью вдоль шеи, по спине.

– Тебе приятно?

– Да.

– Можно тебя поцеловать? – немного поколебавшись, спросил я.

– Лучше не надо. Просто расслабься.

Прохладные пальцы потерлись о мою щеку, скользнули к груди, к повязке на животе.

Меня била дрожь.

– Нога еще болит?

– Иногда. Расслабься, – Он(а) помассировал(а) мне плечи.

– Тебе случалось заниматься этим… с не-асексуалом?

– Да.

– С мужчиной или с женщиной?

– С женщиной, – Смех Акили прозвучал еле слышно, – Видел бы ты свое лицо! Послушай… если ты кончишь, конец света не наступит. Она кончила. Так что я не отшвырну тебя с отвращением, – Ладонь заскользила по моему бедру, – Будет лучше, если ты кончишь. Может быть, уйдет напряжение.

Я вздрогнул от ласки, но эрекция понемногу спадала. Кончиками пальцев я коснулся гладкой – ни отметинки – кожи там, где должен был быть сосок. Пальцы искали шрам – и не находили. Я снова принялся гладить Акили шею.

– Я совсем потерялся, – проговорил я, – Не знаю, что мы делаем. Не знаю, куда это нас приведет.

– Никуда. Если хочешь, можем перестать. Можем просто разговаривать. Можем говорить без конца. Это и есть свобода. В конце концов ты привыкнешь.

– Так странно!

Мы не отводили друг от друга глаз, Акили, казалось, был(а) вполне счастлив(а) – и все же я ловил себя на том, что отчаянно ищу способ сделать этот миг в тысячу раз напряженнее, глубже, острее.

– Знаю, почему кажется, будто что-то в этом не так. Физическое наслаждение без секса… – Я замялся.

– Ну говори.

– Физическое наслаждение без секса обычно воспринимается как…

– Что?

– Тебе это не понравится.

Он(а) ткнул(а) меня под ребра.

– Давай выкладывай!

– Как нечто инфантильное.

– Ладно, – вздохнул(а) Акили, – Будем изгонять дьявола. Повторяй за мной: дядюшка Зигмунд, объявляю тебя шарлатаном, бандитом с большой дороги и подтасовщиком. Ты изуродовал человеческую речь и испортил множество жизней.

Я подчинился – а потом покрепче обхватил Акили руками, и мы лежали, сплетя ноги, положив головы друг другу на плечи, поглаживая друг другу спины. Безнадежно накапливающееся еще со времени сидения в трюме рыболовного судна сексуальное напряжение нашло наконец выход; а рождали это наслаждение просто тепло любимого тела, его незнакомые очертания, бархатистая кожа, ощущение близости.

И он(а) был(а) для меня все так же красив(а). И влечение ничуть не ослабло.

Неужели именно это искал я всю жизнь? Асексуальную любовь?

Тревожная мысль. Но воспринял я ее спокойно.

Быть может, всю жизнь я, сам того не сознавая, был в плену измысленной эдемистами лжи: что все безупречно, что сама животворящая природа каким-то волшебным способом рождает современные гармоничные эмоциональные отношения. Моногамия, равенство, искренность, уважение, нежность, самоотверженность – все это чистой воды инстинкты, естественные проявления биологии пола; и что с того, если сами критерии безупречности коренным образом изменялись от столетия к столетию, от цивилизации к цивилизации. Каждого, кто не соответствовал этому блистательному идеалу, эдемисты провозглашали либо упрямцем, сопротивляющимся Матери-Гее, либо жертвой трагических обстоятельств, манипуляций прессы или совершенно противоестественного устройства современного общества.

Связанные с продолжением рода древние обычаи обросли лесом условностей, порожденных цивилизацией ради цементирования общества бессчетных запретов и ограничений, – но на протяжении десятков тысяч лет по существу не менялись. Современным нравам они противоречат – или безмолвствуют, когда совпадают с ними. Неверность Джины, с точки зрения биологии, никакое не преступление. Что отвратило ее от меня? Не сумел действовать вполне осознанно, вот и все. Невнимательность. Грех, который любой наш пещерный предок счел бы вполне естественным. В сущности, все, чему прежде всего придают значение в своих взаимоотношениях современные люди – помимо полового акта как такового и, в некоторой степени, защиты партнера и потомства, – есть продукт свободы воли. Крошечная сердцевина – инстинктивное поведение – заключена в мощную раковину морали и социальных наслоений, и крупинка эта – жемчужина, не песчинка.

Ни оттого, ни от другого отказываться не хотелось – и все же снова и снова я терпел неудачу, пытаясь примирить два противоборствующих начала.

Что ж, если проблема сводится к выбору между биологией и цивилизацией…

Теперь я знал, чем дорожу сильнее.

И близость с асексуалом возможна. Асекс может ласкать.

Немного погодя мы забрались в спальник – погреться. Я все не мог прийти в себя, переживая трагедию Безгосударства, бессмысленное полуубийство Мосалы, крах своей карьеры. Но Акили поцеловал(а) меня в лоб, стараясь снять напряжение, гладил(а) мою окаменевшую спину, плечи – и я баюкал мою любовь в объятиях, надеясь хоть чуточку унять ее страх перед великой информационной чумой, в приход которой сам по-прежнему не верил.

Я проснулся, озадаченно вслушался в сонное дыхание Акили. Палатку заливал не отбрасывающий тени, словно в полдень, зеленовато-голубой свет. Я поднял глаза: над головой висел лунный диск – на потолочную ткань легло чуть размытое по краям белое световое пятно.

В голове роились мысли. Акили встречал(а) меня в аэропорту. Лучший момент, чтобы заразить меня биоинженерной холерой, зная, что я принесу инфекцию Мосале.

А когда вышла осечка, дал(а) мне противоядие – чтобы завоевать доверие, в надежде использовать меня еще раз… А потом нас похитили ничего не подозревающие умеренные, и необходимость в новых попытках нанести удар Мосале отпала.

Чистая паранойя! Я закрыл глаза. Зачем экстремисту делать вид, будто он верит в информационную чуму? А если на самом деле верит, зачем убивать Буццо, когда уже доказано, что момент «Алеф» неотвратим? Так или иначе, теперь, когда Мосала в Кейптауне, и работа – с ее участием или без – продолжается, что пользы во мне экстремистам?

Выбравшись из объятий, я вылез из спального мешка. Пока я одевался, Акили приоткрыл(а) глаза и сонно пробубнил(а):

– Уборная – ярко-красная палатка. Ни с чем не спутаешь.