Отчёт перед Эль Греко

С этим моим другом и еще с одним соучеником – худощавым и молчаливым, с зелено-голубыми глазами, мы однажды летом на каникулах создали новую «Филики Этерию». Мы устраивали тайные собрания, принимали и давали клятвы, подписывали уставы и поставили себе целью жизни до конца дней своих вести непримиримую борьбу с ложью, рабством, несправедливостью. Мир казался нам лживым, несправедливым, бесчестным, и мы втроем принялись за его спасение. Мы обособились от прочих соучеников, ходили всегда втроем, обсуждали проекты, как достичь поставленной цели и распределили между собой, в какой области каждый из нас должен был бороться: я должен был писать драматические произведения, друг мой – стать актером и играть в них, а третий наш товарищ, помешанный на математике, – стать инженером, сделать великое открытие и пополнить казну «Филики Этерии», чтобы таким образом мы могли помогать бедным и обездоленным.

А пока не наступило великое мгновение, мы делали все возможное, чтобы хранить верность клятве: не лгали, били всех турчат, попадавшихся в соседнем переулке, а, кроме того, сняли воротнички и галстуки и носили майки в голубую и белую полоски, то есть цветов греческого флага.

Как-то в один из зимних вечеров мы увидели в порту старого турка-грузчика, который дрожал от холода, забившись в угол. Уже совсем стемнело, никто нас не видел, и потому один из нас снял майку, другой – рубаху, а третий – жилет, и мы отдали это турку. Мы даже хотели обнять его, но не посмели, и ушли расстроенные и устыженные, потому что не исполнили долг до конца.

– Пошли обратно, найдем его! – предложил мой друг.

– Пошли!

Мы спешно вернулись и стали искать старого грузчика, чтобы обнять его, но он уже ушел.

В другой раз мы узнали, что один известный адвокат из Кастро обручился с богатой девушкой, и в воскресенье должна была состояться их свадьба. Однако между тем из Афин приехала бедная и очень красивая девушка, которая была подругой адвоката в его студенческие годы в Афинах и на которой он пообещал жениться. Едва узнав эту скандальную историю, я тут же собрал совещание «Филики Этерии». Горя от негодования, мы собрались втроем у меня в комнате. Согласно Уставу нашей Этерии мы не могли допустить такой несправедливости. Несколько часов кряду совещались мы, как нужно действовать, и, в конце концов, приняли решение: явимся все втроем к митрополиту и сообщим ему об аморальном поступке. Мы тут же написали за подписью «Филики Этерия» послание адвокату, пригрозив, что, если он не женится на Дорофее, – так звали девушку из Афин, – то ему придется держать ответ перед Богом и перед нами.

И вот, принарядившись, явились мы к митрополиту. Это был худощавый старик, чахоточный и хитрющий: когда он говорил, дыхание у него прерывалось, зато глаза сверкали, как пара пылающих углей. Над письменным столом у него была икона Христа, – розовощекий и ухоженный Христос с пробором, а напротив – большая литография Святой Софии. Он оторопело поглядел на нас и спросил:

– Что случилось, ребята?

– Ужасная несправедливость, ваше святейшество, – тут же, едва переводя дыхание, заговорили мы наперебой, крича, чтобы так придать себе храбрости. – Совершается ужасная несправедливость!

Митрополит кашлянул и сплюнул в платочек.

– Ужасная несправедливость? – насмешливо спросил он. – А вам-то что до этого? Вы ведь школьники, не так ли? Уроки лучше учите.

– Ваше святейшество… – начал мой друг, самый красноречивый из нас, и изложил весь этот общественный скандал.

– Мы не сможем спать, ваше святейшество, – так закончил мой друг, – не сможем учить уроки, пока эта несправедливость не будет исправлена. Адвокат должен жениться на Дорофее.

Митрополит снова кашлянул, надел очки и долго разглядывал нас. На лице его, – так нам показалось, – появилась странная печаль. Мы все трое ожидали, охваченные сильным волнением. Наконец митрополит сказал:

– Вы молоды. Вы еще дети. Даст ли мне Бог увидеть, как вы будете воспринимать несправедливость пятнадцать или двадцать лет спустя?

Он помолчал, а затем сказал так, словно разговаривая сам с собой:

– Так вот все мы начинаем.

– Ваше святейшество, – сказал тогда я, видя, что митрополит пытается перевести разговор на другое, – что нам делать, дабы воспрепятствовать этой несправедливости? Приказывайте. Если вы велите нам пойти в огонь, я и мои друзья пойдем в огонь, только бы восторжествовала справедливость.

Митрополит поднялся.

– Ступайте с моим благословением, – сказал он, протягивая нам руку для поцелуя. – Вы свой долг исполнили. Довольно. А прочее – уже мое дело.

Мы ушли радостные.

– Да здравствует «Филики Этерия»! – воскликнул мой друг, обнимая нас обоих.

В следующее воскресенье адвокат женился на богатой девушке. А позже мы узнали, что митрополит рассказывал своим друзьям о нашем посещении и о нашем негодовании, заливаясь при этом смехом.

Мы читали все романы, попадавшиеся нам под руку, воспламенялись духом, грань между действительностью и воображаемым, между правдой и поэзией блекла, и нам казалось, что душа человеческая способна все предпринять и всего добиться.

Но чем более чувствовал я, как разум ширится и раздвигает границы истины, тем более сердцем моим овладевала, переполняя его, печаль. Слишком ограниченной представлялась мне жизнь, я не находил себе места в ней и желал смерти, – только смерть казалась мне беспредельной и способной вместить меня. Однажды, помню, светило солнце, и я чувствовал тело мое таким сильным и счастливым, что предложил другу вместе покончить с собой: я уже написал большое полное отчаяния послание, своего рода завещание, где прощался с миром, но друг отказался, а уходить из мира одному не хотелось.

Столь сильно овладела мною неясная, непостижимая печаль, что однажды мне уже стало несносно даже общество моего друга, и я отправился вечером побродить в одиночестве у венецианских стен близ моря.

Что за благодать Божья, что за легкий ветер дул с моря, какие девушки прохаживались с шелковыми лентами в распущенных волосах, как расхваливали свой товар – жасмин и семечки – нежными, как у девочек, голосами босоногие турчата! А Бабаларис расставлял стулья и столики своей кофейни у моря в надежде, что почтенные обыватели со своими дамами, женихи с невестами придут и, заказав кофе, варенье и оршад, счастливые и сытые будут наблюдать закат солнца.

Я же не видел ничего, – ни безмятежного бескрайнего моря, ни изящного мыса Святой Пелагии вдали, ни пирамидальной горы Струмбулы с малюсеньким белым яичком – церквушкой Распятого на вершине, ни женихов со своими невестами. Глаза мои застилали слезы, которые не были моими.

Ибо две страшные тайны, раскрытые нам в тот год профессором физики, взбудоражили душу мою, и две раны, открывшиеся с тех пор, думаю, так никогда и не затянулись полностью.

Первая страшная тайна была вот какая: Земля не является, как мы думали, центром Вселенной. Солнце и звездное небо не вращаются покорно вокруг нашей Земли. Наша планета – всего лишь крохотная, незначительная звездочка, брошенная среди Галактики, и движется она покорно вокруг Солнца. Царский венец свалился с главы нашей матери Земли.

Горечь и негодование овладели мною, ибо вместе с Матерью и мы свалились с самого почетного места на небе. Стало быть, не пребывает наша Земля неподвижною Владычицей посреди неба, и звезды не вращаются почтительно вокруг нее, но, опозоренная, вертится она, вечно гонимая, среди великих огней в хаосе. Куда она двигалась? Туда, куда ее вели. В оковах, следовала она за своим повелителем – Солнцем. И Солнце, тоже в оковах, тоже следовало. За кем?

Так что же это за сказки бубнили нам без зазрения совести до сих пор учителя, будто Бог сотворил Солнце и Месяц украшеньями Земли и повесил над нами, словно люстру, дабы светить нам, звездное небо?