Отцы наши

Но он не мог идти в выбранном направлении: он дошел до ручья, преградившего ему путь, потому что вода в нем поднялась или, по крайней мере, разлилась после ночного дождя. Ручей был слишком широким, чтобы его перепрыгнуть, и слишком глубоким, чтобы перейти его вброд, не промочив по колени джинсов и ботинок (которые и так уже были мокрыми). Том свернул и некоторое время шел вдоль ручья, надеясь найти подходящее место для переправы, но хотя он следовал за его извилистым руслом двадцать минут, ручей нигде не сузился настолько, чтобы перепрыгнуть его. Не желая возвращаться по своим следам, он изменил направление и пошел к одному из выступов позади. Около вершины холма паслось небольшое стадо диких коз, которые сердито смотрели на него, пока он забирался наверх, а потом, когда он подошел поближе, с поразительной грацией разбежались. Холм был недостаточно высоким, чтобы с него можно было увидеть, как ему выйти обратно на дорогу. Они тут все такие, заключил он. Местность походила на мозаику, холмы загораживали один другой. Том видел только редких овец — пастись им здесь было особенно негде.

И все-таки он был рад, что никого здесь не может встретить, а поскольку никуда не спешил, то особенно и не возражал против того, чтобы вернуться более кружным путем, чем собирался. Он продолжал карабкаться вверх и вниз по выступам и обнаружил, что сосредоточенность, которая требуется, чтобы удержаться на мокрых камнях и не поскользнуться, на некоторое время избавляет его от всех тревог. Пройдя довольно долго, но не достигнув никакого успеха, он начал думать, что ему надо поскорее выйти на дорогу, а не то он не успеет вернуться домой засветло. Он уже не был уверен, в каком направлении надо идти, но прикинул, что, вероятно, ему следует повернуть вправо, где, по его представлениям, был запад.

Прошло еще какое-то время, прежде чем он признал, что заблудился. Это казалось невозможным — заблудиться на острове, который он когда-то так хорошо знал и на котором, в конце концов, было так мало места: только несколько миль холмов и пустоши, на которых действительно можно было бы заблудиться, — но ему это каким-то образом удалось. В центре северной части острова не было таких четких ориентиров, как на побережье. Можно было легко ходить кругами, не сознавая этого, что, как Том полагал, с ним и произошло. Особенно когда наступали сумерки, как сейчас.

Ему надо было отдохнуть и подумать, что делать дальше. Он нашел густой куст дрока на склоне одного из холмов, давший ему хоть какое-то укрытие от усиливающегося ветра; кроме того, там было не так сыро. Ногам в мокрых ботинках было очень холодно. Он съежился в своем укрытии и размышлял. Вот ведь положение.

По-настоящему он не испугался. Было еще не так холодно, чтобы ночью можно было замерзнуть насмерть, и здесь не было глубоких трясин, куда можно было провалиться. И все-таки, если он не найдет дорогу домой, ночь у него будет не из приятных. И, конечно, нет никакой надежды, что кто-нибудь поедет его искать на машине, к тому же он был слишком далеко от дороги, чтобы от этого мог быть прок.

Неважно.

Он положил руки на колени и заставил себя успокоиться. Он соберется с силами и придумает план.

Но спокойствие ума было опасным. Именно в такие моменты к нему подбиралось другое. В последние дни Том чувствовал, как к нему все приближается и приближается воспоминание о том, как он спас свою жизнь ценой жизни Никки. Теперь он ощущал, что его старший брат, навсегда оставшийся ребенком, стоит рядом. Он никогда не мог понять, почему отец пощадил его, а не Никки, который, вообще-то, был его любимчиком. Иногда Тому казалось, что, возможно, отцу просто лень было его искать. Может быть, Никки он стал бы искать.

Том резко заставил себя встать. Он не будет сидеть на одном месте. Он продолжит идти, никуда не сворачивая. Даже если он пойдет не в ту сторону, рано или поздно выйдет на дорогу — вряд ли он может ее миновать, учитывая, что она идет петлей.

В итоге он добрался до нее, шагая в темноте по лужам. Ботинки у него промокли, лодыжка болела: он подвернул ногу, угодив в выбоину в земле. Потом он увидал в отдалении огни и по их числу понял, что вышел на восточную сторону острова, где дома сгрудились вокруг пристани.

Плохие новости. По дороге до дома было идти несколько часов, но возвращаться через пустошь было бы безумием. Том чувствовал себя очень глупо, навалилась усталость. Он пошел по дороге.

Чтобы ни о чем не думать, он снова сосредоточился на твердости своих шагов, и все-таки знал, что с каждой минутой в его груди поднимается паника. Это оттого, что он так устал, утешал он себя. И он слишком долго пробыл на острове. Конечно, ему не следовало сюда приезжать, и так было понятно, что ничего не разрешится. Стало только хуже.

Когда паника достигла своего пика, он понял, откуда она взялась: ноги несли его все ближе и ближе к повороту, ведущему к его старому дому. Скоро он пройдет мимо него. Вот он.

Том пустился бежать, хотя это и не было сознательным решением, но даже боль в лодыжке и звук собственного прерывистого дыхания в ушах не могли вытеснить из головы то, что там было. Только когда дом остался далеко позади, он остановился, согнувшись пополам и опершись руками на колени. Его хриплые вдохи по звуку походили на всхлипывания. Так он еще никогда в жизни не бегал.

Том шел еще почти два часа, не сознавая, что делает. Он не знал, трясется ли он от утомления, от холода или от страха. Он так устал, а нога так разболелась, что очертания Никки подернулись по краям дымкой и в конечном счете растаяли.

Чуть позже он услышал вдалеке шум приближающегося автомобиля, ровное гудение, которое становилось все громче; и наконец из-за поворота впереди появилась машина, залив Тома белым светом фар. Сощурившись, Том отошел ближе к обочине, чтобы не оказаться у нее на пути. Но вместо того чтобы проскользнуть мимо, машина стала тормозить и остановилась в нескольких футах перед ним. Когда Том дохромал до нее, водитель открыл дверцу, и Том увидел, что это Гэвин Маккензи, а рядом с ним в машине сидит Фиона. Неужели никуда от этой женщины не деться?

— Томми, чуток поздновато для прогулки, — сказал Гэвин, когда Томми поравнялся с ним. — Домой идешь? Мы тебя подвезем.

Это было мучением. Том попытался собраться, вспомнить, как нужно разговаривать с другими.

— Нет. Все хорошо. — И потом, чуть не забыв, добавил: — Спасибо.

— Чепуха, — возразила Фиона, наклоняясь к нему с пассажирского сиденья. — Мы отвезем тебя домой.

— Вам не по дороге, — выдавил Том. — Не в ту сторону.

— Всего двадцать минут, чтобы забросить тебя домой, а пешком идти долго, особенно в это время суток, — сказала Фиона.

— Нет, — ответил Том. Он попытался улыбнуться как бы невзначай, но в то же время убедительно. — Все хорошо. Я с удовольствием прогуляюсь. — И он попытался пройти мимо машины.

— Не глупи, Томми, — настаивала Фиона. — Залезай.

Том снова остановился.

— Не надо меня подвозить, — процедил он. Он очень старался говорить вежливым тоном; вдруг ему показалось, что мама за ним наблюдает.

— Ты не можешь идти так далеко в темноте, — возразила Фиона.

— Оставьте меня в покое, — ответил Том. Ощущение от этой беседы было такое, как будто наждачкой водят по коже.