Отдай туфлю, Золушка!

Это была уже не ложь, а художественная выдумка. Марион налил вино в небольшой тазик, насыпал туда соли и принялся размешивать.

— Из какого же ты села родом, Дрэз?

Кто бы знал!

— Из Кривого, — отозвалась я, не в силах отвести взгляд от яств.

Надеюсь, хоть одно с таким названием у них имеется. Часы забили три часа ночи. Принц покосился на них. Нахмурился. Вымочил в вине узкую полосу ткани, свернутую в рулончик, который я не заметила, так как он находился в корзине с вином. Подошёл и присел рядом.

— Подними ногу, — приказал дружелюбно.

— Она грязная.

— Я в курсе.

Пришлось послушаться. Принц протёр мою ступню мокрой тканью. Запахло уксусом. То есть, это было не вино? Уксус с солью? Боль начала смягчаться.

— Откуда вам известно как действовать при вывихах? — не удержалась я.

Марион, бинтующий мою ногу полосой сухой материи, удивлённо покосился на меня, рассмеялся.

— Боишься? — заметил лукаво, абсолютно неверно истолковав смысл моего вопроса. — Не трусь! Знаешь, сколько раз я делал это после разных стычек и охоты? Папаша запретил дуэли, знаешь ли. И каждый уважающий себя рыцарь теперь просто обязан хотя бы иногда в них участвовать. Даже принц. Да и война ведь только-только закончилась.

— А ты разве воевал?

Он только зафыркал от смеха. Видимо, это как-то само собой подразумевалось.

— А я думал, ты только по бабским постелям прыгать горазд, — заметила я ехидно.

— «Бабские постели» это лучшее, что есть в нашей жизни, сынок, — весело отозвался он. — Из того, конечно, что безопасно.

— Если оно безопасно, — проворчала я.

Марион приподнял бровь.

— Ишь ты! А ты не так наивен, как хочешь показаться. Но, скажу тебе по секрету, есть такая штука, как кондон.

— Что?

— Льняной чехол на…

— Я поняла! — пискнула я, мучительно покраснев.

В самом этом понятии нет ничего предрассудительного, но обсуждать средства контрацепции с Марионом мне было неловко. Я отвела взгляд, основательно смутившись.

— Ты странный, — заметил принц вставая.

— Спасибо.

Часы ударили полчетвёртого. Марион разложил еду по глиняным плошкам, расписанным глазурью, и протянул мне одну из них. Принц раздражался всё больше и больше, он помрачнел, но пытался это скрыть.

— А вилки есть?

Новый взгляд, полный удивления. Ну не помню я, что уже изобрели, а что — нет! Марион протянул мне вилку. Это была серебряная палочка с двумя прямыми зубцами. Я решила не палиться и не стала спрашивать, есть ли нормальные вилки. Потыкала в мясо задумчиво. Вот так вот прямо нести это в рот? Большим куском? Заляпать штаны и… Покосилась на принца. Марион поймал взгляд, рассмеялся и протянул небольшой нож, заточенный с двух сторон. Понаблюдал как я ем, а затем прищурился:

— То есть, пользоваться ножом и вилкой тебе не впервой? Так из какого ты села, милый Дрэз? Жажду узнать, где в нашем королевстве находится такое чудесное место, в котором простые землепашцы едят мясо. Притом исключительно используя нож и вилку.

Он облокотился о колено, закинутое на подлокотник кресла и, прижмурясь, уставился на меня. Вот же! Ну почём мне знать, кто и как питался в этом диком средневековье? А без вилки и ножа я есть не умею! Я насупилась. Аппетит пропал. И тут меня озарило:

— Госпожа Синдерелла научила. Она не любит, когда едят руками и всё вокруг пачкают.

— Интересная у тебя госпожа, — отозвался Марион, задумчиво потягивая вино и закусывая его ребрышком. — Странная не менее, чем её слуга. И, знаешь, что особенно в ней странно?

— Что? — насторожилась я.

— Я не помню её лица. Совсем. Пытаюсь вспомнить и — не могу. Даже цвет глаз. Помню только, что она поразила меня красотой.

— Конечно, вы же не на лицо её смотрели! — ляпнула я и тут же закусила губу.

Зачем, боже… Однако Марион не рассердился. Он был как-то необыкновенно задумчив.

— Ошибаешься. В первую очередь я смотрю на лицо женщины. Там очень много всего. Например, жадный взгляд. Как же часто я его видел! Оценивающий. Разбирающий тебя по косточкам. Запомни, малец, потом спасибо мне скажешь: самая невинная женщина — само коварство по природе. Даже лучшие из них корыстны и потому продажны.

— Ой, ну мне-то не рассказывайте! Я ведь помню «будьте моей музой, моим ангелом…». Или как там…

Марион рассмеялся, взял бутылку с вином и лютню, валявшуюся на кресле, рухнул на ковёр, задрал ноги на спинку диванчика, поставил вино рядом с собой и принялся меланхолично перебирать струны.

— Не вспомяну любви добром, — запел душевным, бархатным баритоном, —

я не нашёл её ни в ком.

Я обошёл весь белый свет —

любви на этом свете нет.

Я разозлилась:

— Да как вы вообще смеете петь о любви?! Вы сами-то кого-нибудь когда-нибудь любили? Дайте лютню!

— Госпожа Синдерелла научила своего слугу музицированию? — Марион приподнял бровь и хмыкнул.

— Я от природы талантлив. Дайте лютню!

— Извольте. Никогда в жизни не слышал, как музицирует слуга.

Он бросил инструмент мне, и я едва успела его перехватить. Совсем с дуба рухнул?! А если бы лютня разбилась?! Не надо было заканчивать консерваторию, чтобы понять — она хороша. Чёрное дерево и палисандр. Пятнадцать струн! Но и отступать я не привыкла. Побацав по струнам, я попыталась определить, где какая тональность.

— Видимо, я погорячился, решив, что с лютней ты управляешься так же хорошо, как с вилкой, — насмешливо отметил Марион.

Я не стала комментировать его насмешку. Прислушивалась к звучанию, пыталась различить какие где аккорды и лады. И внезапно вспомнила: мама очень хотела, чтобы я росла девочкой-девочкой. До последнего отращивала мне длинные косы. Я смогла избавиться от них только на выпускной в одиннадцатом классе. Мама ворчала на джинсы и шорты, покупала мне тысячу и одно платье. Ругалась на папу, что он мне даёт мотоцикл. Учила меня кройке и шитью. И я так злилась, когда на мои шестнадцать мне подарили швейную машинку! И ещё: именно мама настояла, чтобы я училась в музыкалке. Меня отдали на «скрипочку», а искусство аккордов показали пацаны во дворе. Я, конечно, не владела игрой на лютне, но… Пальцы! Пальцы-то не обманешь!