Отдай туфлю, Золушка!

— Дрэз, — шокированно прошептала маменька, подошла и встала рядом, — ты убила его эрталийской вазой?

— Извини.

— Ничего… она мне всё равно никогда не нравилась. Но это был подарок на свадьбу, выкинуть вроде жалко…

Маменька присела рядом с мужем, положила руку ему на шею, там, где должен был биться пульс. Волосы на затылке Гастона потемнели от выступившей крови.

— Лопату нести? — деловито уточнила я.

Она обернулась. И я вдруг подумала, что если согнать весь этот жир, то под ним обнаружится красивая, в общем-то, женщина.

— Он жив, слава Богу. Надо лекаря позвать.

— Может, добить?

Маменька нервно хихикнула. Потом нахмурилась:

— Что за глупости, Дрэз? Скажи Золушке, пусть сбегает к мэтру Хансу. Не хватает только в руки палача попасть из-за этого пьянчужки.

— Сама сбегаю. Только я забыла куда.

— Ты и не можешь помнить. Ты у лекаря никогда не была. Твоя правда: Золушке лучше об этом не знать. Жёлтый дом на Каштановой улице.

— А Каштановая улица?..

— Третья от нашего дома по дороге к ратуше.

— Мам, зачем ты вообще за него замуж выходила?

Маменька устало поднялась. Пожала жирными плечами.

— Ну… он казался порядочным. Добрым. Весёлым. А после смерти твоего отца я была… Ну, знаешь… Девчонкой же совсем. Страшно было одной оставаться. Да ещё и с двумя малышками на руках. Казалось, что вдвоём будет легче. Я тогда как думала: ну и ничего что бедный. Ничего, что простой лесник. Будем жить мирно и ладно. Он вдовец, я — вдова, у меня две девчонки, у него — тоже сиротинка. А детям, знаешь, и отец нужен, и мать. Ну и…

— Ясно. А что мы врачу скажем?

— А что тут скажешь? Напился, упал, разбил голову. Да ты беги, а вазу я приберу.

На улице было жарко. Я грохотала деревянными подмётками туфель по мостовой и думала, что теперь мне многое стало яснее. С детства не могла понять, почему отец Золушки не заступался за свою дочь. Как так-то?! Как вообще можно позволять посторонней тётке, даже если она — твоя жена, вот так обижать родную дочку? Меня бесили фильмы про Золушку. И про Настеньку — тоже. А добрый и кроткий папахен несчастной красавицы злил просто до ужаса. Нельзя быть добрым за чужой счёт!

Я всегда знала, что мой папа за меня всех порвёт. Однажды мы подрались с мальчишками в классе (уже не помню почему), и его вызвали к директору. Их разговор происходил с глазу на глаз, но после него меня ни один мальчик не рисковал даже пальцем тронуть. А папа сразу отдал меня в секцию единоборств. И на фехтование.

Кстати… фехтование… Какой полезный навык, однако! Особенно тут.

И вот теперь мне стало понятно, почему отец не заступался за Золушку. Всё просто: алкоголику было плевать на дочь, он променял её на бутылку. И понятно, почему в доме работала одна Синдерелла. Да просто они не вылезали из нищеты, не могли нанять слуг. Но мачеха происходила из богатой семьи, и у её девочек было приданое от родного отца и перспективы удачно выйти замуж. Поэтому и Золушку и на бал не брали — она же бесприданница. Ей ловить нечего… В этом веке никто не женился на бесприданницах. Всё сходится.

И мне ещё острее стало жаль сестрёнку.

Может, выйти замуж за Мариона не такая уж и плохая идея? Принц, при всей своей ветрености, добр.

— Нет, Дрэз, нет, — прошептала я сама себе, поворачивая на третью улицу. Поворот был только налево, в гору. Справа улица завершалась тупиком над обрывом. — Марион, конечно, добр, но алкоголь со временем здорово меняет личность человека. Год, два, десять и будет Гастон номер два… И нафиг такое счастье?

Дом у врача оказался двухэтажным. С колоннами. С эркером на втором этаже, больше похожим на застеклённую лоджию. С фонтанчиком во дворе. Ну ничего ж себе!

На мой стук открыла дама в шерстяном синем платье с белым передником. Смерила меня холодным взглядом серых глаз:

— Мальчик, здесь не подают.

Она вытерла руки о передник, и тем самым невольно привлекла к ним моё внимание. А руки-то красные, натруженные. Какая-то мысль мелькнула в моей голове, но её перебил голос из глубины дома:

— Ортанс, кто там?

— Никто, госпожа Эльза.

Эльза? Не Элис? Не та толстушка, что кружилась под дождём на террасе королевского дворца? И в следующий миг я поняла: дверь мне открыла не дама, а служанка. Это её высокомерный вид заставил меня ошибиться.

— Мне нужен мэтр Ханс, — резко отозвалась я и решительно протиснулась внутрь. — Без него я не уйду.

— Я позову городскую стражу…

— Зови. Да грянет скандал. Всю неделю соседи будут обсуждать событие, перемывая вам косточки. А тебя уволят: не думаю, что мэтру очень нужны сплетни милых соседей.

Она открыла рот, ловя воздух, и выпучила глаза. Видимо, тут было не принято, чтобы мальчики в одежде бедняков вот так перечили богачам. Пользуясь растерянностью служанки, я вошла в холл и громко крикнула:

— Мэтр Ханс! К вам пациент.

— Кто там? — с лестницы ко мне наклонилась белокурая девушка в чепце и светло-лиловом платье. — Мальчик… Ой… Дризелла? Это же ты?

Прекрасно! Теперь бы мне узнать, кто ты… Впрочем, Эльза же, верно?

— Что случилось? — она сбежала вниз, держа в руке масляную лампу. — Ты… ты в мужском? Значит, скрываешься? Если скрываешься, значит, тебя ищут… Но если бы искали одну тебя, то и переодеваться не стоило. Значит, опасность над всем городом? Чума? Ты поэтому уезжаешь? Боже, боже!

Она всплеснула руками. Простоватое личико с курносым носиком и нежно-розовыми губками исказил испуг.

— Нет, Эльза. Чумы нет… — начала было я, но девушка снова меня перебила.

— Не чума? Значит, война? Да? — Эльза тараторила так быстро, что вставить словечко в поток её логичных рассуждений было невозможно. — Ты поэтому пришла за моим мужем? Король объявил соседям войну? И ему нужен лекарь! Ну, конечно! Эрталии? Монфории? Ах, боже мой, наверняка им обоим! Значит, мы проиграем! Бремен возьмут штурмом. Какой ужас!

Эльза расплакалась, поставила лампу на перила лестницы, закрыла ладонями лицо. Но, рыдая, продолжала стенать:

— Враги придут в город, выгонят нас из домов. А потом всё спалят, всё спалят! Мы будем разорены. Начнётся мор, и Ханс, конечно, заразится и умрёт. А я останусь одна с детьми, и мы будем скитаться от пожарища к пожарищу, от дома к дому, выпрашивая корочку чёрствого хлеба. И сначала умрёт Кель, мой первенец. А за ним Мари, моя умница-дочка. А потом и Жан с Батистом — мои крошки-близнецы…