Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия
Шрифт:
Офицерское шитье
Для чинов императорской свиты – генерал-адъютантов и флигель-адъютантов — в начале царствования Александра I на воротники и обшлага мундиров было введено шитье особого рисунка, учрежденное еще при Павле I: для генерал-адъютантов золотое, для флигель-адъютантов (штаб- и обер-офицеров, назначенных состоять в свите царя) такого же рисунка, но серебряное. Если генерал-адъютант и флигель-адъютант служили в кавалерии, то носили белые мундиры кавалерийского покроя с красными воротниками и разрезными обшлагами, шитье у них было на воротниках в один ряд, на обшлагах — в два ряда. Генерал-адъютанты и флигель-адъютанты, числившиеся в пехоте, артиллерии и инженерных войсках, носили темно-зеленые мундиры с красными воротниками и обшлагами, на которых были темно-зеленые клапана. Шитье на воротнике было тоже в один ряд, а на клапанах обшлагов — в три ряда против каждой пуговицы. Генералы и офицеры квартирмейстерской службы (так именовался в 1812 году генеральный штаб) также имели на воротниках и обшлагах золотое шитье особого рисунка в виде переплетенных пальмовых листьев, на
Офицерское шитье гвардейской пехоты
B старейших полках тяжелой гвардейской пехоты – Преображенском, Семеновском, Измайловском — еще в начале царствования Александра I было введено на воротники и клапана обшлагов офицерских мундиров шитье особого рисунка в каждом полку, учрежденное в 1800 году Павлом I. В Преображенском полку шитье имело вид переплетенных восьмеркой дубовых и лавровых ветвей. По две такие «восьмерки» носили на каждой стороне воротника и по три — на каждом обшлажном клапане. Шитье в Семеновском полку имело вид продолговатых узорчатых петлиц, окаймленных витым орнаментом. Самое сложное шитье с плетением в виде двойных косичек на каждой петлице, оканчивавшейся подобием султанчиков, было в Измайловском полку. Как и в Преображенском полку, шитье Семеновского и Измайловского полков было в два ряда с каждой стороны воротника на офицерских мундирах и в три ряда на клапанах обшлагов. Унтер-офицеры всех трех полков носили на воротниках по одной прямой петлице из золотого галуна и по три маленькие петлички на клапанах обшлагов. Кроме того, по верхнему и боковому краям воротников и на краях обшлажных клапанов нашивался гладкий золотой галун. Петлицы у рядовых были из желтой шерстяной тесьмы по две на воротниках и по три на клапанах обшлагов.
Офицерское гвардейское шитье
B сформированном 7 ноября 1811 года лейб-гвардии Литовском полку при красном приборном сукне воротников, обшлагов и лацканов штаб- и обер-офицерам были даны шитые золотом прямые петлицы, называвшиеся в обиходе катушками. По две петлицы нашивались на каждой стороне воротника и по три – на каждом обшлажном клапане. Петлицы такой формы к 1812 году носили также в лейб-гвардии Егерском и Финляндском полках, в лейб-Гренадерском полку и в лейб-гвардии Гарнизонном батальоне, а также в полках гвардейской кавалерии: лейб-гвардии Конном, Драгунском, Уланском. Такие же петлицы, но шитые серебром, носили военные инженеры и офицеры Кавалергардского полка. Точно такие же петлицы были даны офицерам переведенных в гвардию за отличия в Отечественной войне 1812 года лейб-гвардии Павловского, Гренадерского и Кирасирского полков. В сформированном 16 февраля 1810 года Гвардейском флотском экипаже офицерам было дано на воротники и обшлажные клапана мундиров существовавшее с 1803 года флотское офицерское шитье в виде якорей, обвитых канатом и шкертами (тонкими тросами), но по краям воротников и клапанов обшлагов нашивался еще золотой галун шириной около 13 мм. Помимо мундиров, которые носили в строю и на парадах, офицеры Гвардейского экипажа для повседневного ношения имели вицмундиры, на воротниках и клапанах обшлагов были петлицы в виде катушек. 27 марта 1809 года генералам, штаб- и обер-офицерам, служившим в гвардейской артиллерии, было дано золотое шитье в виде узорчатых петлиц особого рисунка. По две петлицы нашивались на каждой стороне воротника и по три — на клапанах обшлагов. Такие же петлицы, но шитые серебром, были даны офицерам сформированного 27 декабря 1812 года лейб-гвардии Саперного батальона.
Офицерские шарфы и шляпы
К 1812 году основным головным убором генералов, чинов императорской свиты и квартирмейстерской службы, военных инженеров, военных врачей и чиновников являлись черные треугольные шляпы образца 1802 года из тонкого плотного войлока или фетра. Переднее поле шляпы было высотой около 25 см, заднее — около 28 см, а боковые углы шляпы отстояли от тульи на 13,5 см с каждой стороны. Поля были пришиты к тулье и сшиты между собой в верхней части. Для жесткости в края полей изнутри подшивали полоски китового уса или металлическую проволоку. На переднем поле нашивалась круглая кокарда из черного шелка с оранжевой оторочкой и пуговицей, на которую пристегивались галунная петлица у штаб- и обер-офицеров или витой жгут из плетеного шнурка — у генералов. Петлицы на офицерских шляпах и жгуты на генеральских были по цвету металлического прибора. Сверху в специальное гнездо вставлялся султан из петушиных перьев: черных с примесью белых и оранжевых у артиллеристов, пехотинцев, инженеров и белых с примесью оранжевых и черных — у кавалеристов. На боковых углах шляп вставлялись маленькие серебряные или золотые кисточки. Такие же шляпы носили вне службы штаб- и обер-офицеры пехотных и кавалерийских полков, а также артиллерийских и пионерных рот. Шарфы, повязывавшиеся по поясу на мундирах генералов, штаб- и обер-офицеров армии и флота, были введены еще при Павле I .0ни имели вид сеток, сплетенных из серебряной нити, с ячеёй 2-3 мм, с проплеткой в три ряда черными и оранжевыми шелковыми нитями. С обеих сторон шарф оканчивался кистями. Длина шарфа около 1,4 м, длина кисти около 27 см.
Офицерские нагрудные знаки
В 1812 году для различия чинов штаб- и обер-офицеров, служивших в пехоте, артиллерии и пионерных полках, находились в употреблении знаки образца 1808 года: серповидной формы, с двойным выпуклым ободком и двуглавым орлом, увенчанным короной. Изготовлялись знаки из тонкой листовой латуни с серебрением и золочением ободка, орла и поля знака, в зависимости от чина. Так, у прапорщиков знаки серебрились целиком, а у подпоручиков на знаках были золоченые ободки. У поручиков при серебряном поле и ободке орел был золоченым, а у штаб-капитанов серебрилось только поле знака, а орел и ободок были покрыты позолотой. У капитанов, наоборот, поле знака было золоченым, а ободок и орел серебряными. На майорских знаках поле и ободок были золочеными, а орел оставался серебряным. На знаках у подполковников поле и орел покрывались позолотой, а серебряным оставался только ободок. У полковников знаки были золочеными целиком. Носили знаки на черных с оранжевыми каемками лентах, продетых в металлические ушки, припаянные на обратной стороне знаков. У офицеров, служивших в гвардейской пехоте, лейб-гвардии Артиллерийской бригаде и лейб-гвардии Саперном батальоне, учрежденном в конце 1812 года, знаки были более широкие в средней части, а орел на них был меньшего размера (1), с лавровой и дубовой ветвями и атрибутами воинской славы, помещенными под ним. Различие деталей знаков, в зависимости от чинов офицеров гвардейских частей, было таким же, как в армейских частях, с той разницей, что в гвардии отсутствовали чины майоров и подполковников. На знаках обер-офицеров лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков имелись также выпуклые изображения цифр, обозначавших дату сражения под Нарвой.
Под Тарутином
Кружок офицеров снова собрался у костра, где лежал труп Усаковского...
Порешили тут же, где он пал, выкопать ему могилу. И могила была выкопана быстро. Копали ее сами офицеры не лопатами, а саблями, в знак особого сочувствия покойнику. Завернули его в плащ всего — с раздробленной головой до ног — не его первого, не его и последпяго хоронили так на походе. Засыпав свежую могилку землей, снова по-прежнему уселись тут же вокруг костра и припомнили все, что кто помнил хорошего из жизни покойника; а потом скоро перешли и на другое: не такое было время, чтоб долго вспоминать про убитых товарищей — на это смотрели как на разлуку, и быть может, ненадолго...
Разговор оживился. Серебряный кубок Давыдова переходил из рук в руки. В дружеском кружке виднелись новые лица, в том числе и молодое, задумчивое, цыгановатое лицо Жуковского в ополченском костюме.
— Господа! — торжественно произнес Бурцев, который успел с горя хватить больше других и был в возбужденном состоянии. — Господа! Сегодня на привале, толкаясь меж московскими ратниками, я набрел на следующую картину: под кустом, закрытый от солнца тенью березы, сидит некий молодой князь и, положив к себе на колени записную книжку, строчит... И что же бы вы думали он строчит! Угадайте!
— Что? Стихи? — отозвалось несколько голосов, и все обернулись к Давыдову.
Давыдов с удивлением смотрел на Бурцева: «Ты, брат, перепил, кажись?»
— Нет, я не перепел, — скаламбурил Бурцев: — да ты, брат, и не туда попал... Строчили под кустом такое, я вам доложу...
И он коварно, подмигивая и щурясь, взглянул на Жуковского. Жуковский давно сидел как на иголках.
— Строчили, господа, вот что, — продолжал Бурцев: «Певец во стане русских воинов».
— Кто же это? — спросил Давыдов.
— А вон наша красная девушка, — указал Бурцев на Жуковского.
Жуковский, который совсем покраснел, хотел было уйти; но его стали упрашивать прочесть стихи, говорили, что нехорошо таиться от товарищей, что они все теперь — одна семья. Жуковский говорил на это, что его стихи не кончены, что это только наброски, задуманные, но не исполненные картины, что в них нет связи, не везде отделан стих; но ничего не помогло: его просили прочесть хотя отрывки. Нечего делать: он полез в карман, вынул оттуда небольшую, темно-малинового бархата книжечку, вышитую разноцветными бисерами и светлорусыми, словно лен, женскими волосами (подарок перед разлукой), подсел ближе к костру и несмелым, дрожащим голосом начал:
На поле бранном тишина,
Огни между шатрами;
Друзья, здесь светит нам луна,
Здесь кров небес над нами.
Приступ был удачен. Все слушали затаив дыхание. Давыдов сидел глубоко задумчивый: он чутьем поэта ощутил мастерство стиха: он чувствовал веянье таланта. Бурцев с благоговением смотрел на цыгановатое, робкое и скромное лицо поэта и не шевелился. Дурова сидела бледная, несмотря на красноватый отблеск костра. Все ждали — даже в темноте виднелись лица солдатиков, на которых падал огонь от костра — и они слушали. Жуковский, у которого дрожали руки, как и голос, продолжал с большей силой:
Наполним кубок круговой!
Дружнее! руку в руку!
Запьем вином кровавый бой
И с падшими разлуку.
Он взглянул на то место у костра, где недавно зарыли Усаковского; у Дуровой вырвался из груди глубокий вздох, словно стон — все взглянули на нее; но Жуковский с силой продолжал чтение:
Кто любит видеть в чашах дно,