Отголосок

Усталость повсюду, и как бы я ни хотела остаться с ним, мои веки тяжелеют. Я могу ответить на его вопрос только кивком и снова погружаюсь в сон.

Слабый свет проникает через мои веки, и когда мои глаза раскрываются, я вижу, что Деклан двигается по ванной. Когда он появляется в дверях со стаканом воды, он выключает свет, погружая комнату в темноту. Я в тумане, когда его тень приближается ко мне, и я чувствую, что кровать прогибается, моя рука инстинктивно тянется к нему.

— Вот, — говорит он, — возьми это.

Почувствовав в руке пару обезболивающих средств, я кладу их себе в рот, а затем делаю глоток воды, которую он мне дает. Моя голова откидывается назад на подушку, весом в тысячу фунтов, и пульсирует от возрастающей головной боли. Я благодарна за то, что Деклан был на шаг впереди меня, зная, что мне понадобится обезболивающее. И закрыв глаза, я чувствую, что туман сгущается, и я погружаюсь в темноту.

Тяжело дыша, я вырываюсь из мертвого сна, чувствуя, как вздымается мое тело. Глаза широко раскрываются, и я прижимаю ладонь к груди. Моя голова затуманена сном, ей с трудом удается нагнать мое напряженное тело. Осматривая незнакомую мне обстановку, я впадаю в панику. Я дезориентирована.

— Элизабет.

Мое внимание устремляется к дверям комнаты, где стоит Деклан, и тогда моё замешательство рассеивается.

— Ты в порядке? — спрашивает он, подходя ко мне, и садится на кровать.

— Да, — дрожу я.

— Что случилось?

— Я не знаю. Плохой сон, наверное.

Мы сидим лицом друг к другу, и я замечаю, что на нем нет рубашки, и как только мои глаза улавливают это, моё дыхание сбивается.

Он там, на его груди — мой позор.

Очевидное доказательство.

Реальность моего мошенничества.

Мое внимание сосредоточено на том, что осталось от моей извращенной игры. Это портит его совершенное тело.

Два пулевых ранения заклеймили его на левом плече, запятнав его грудь моей нечистью.

Мой пульс учащается, и когда он смотрит вниз, чтобы понять, что меня так потрясло, мое сердце пронзает та же боль, как от мысли что потеряла его навсегда.

Моя рука поднимается, и он не останавливает меня, когда я протягиваю руку и скольжу кончиками пальцев по пулевым ранениям. Упругая плоть, которая скрывает глубокие шрамы, ее вид ранит меня в самое сердце.

Я не свожу глаз с его груди, когда он позволяет мне прикоснуться. Мой подбородок начинает дрожать, и я заставляю себя произнести слова сквозь комок, застрявший у меня в горле из—за слез.

— Я думала, ты умер.

И в неожиданном движении, нежном жесте, который, я думала, никогда снова не получу, он заключает мое лицо и слизывает капельки слез. Мои руки крепко сжимают его запястья, пока он держит меня за щеки. Закрыв глаза, я наклоняюсь к его рту, когда он глотает мои соленые слезы.

В одно мгновение его облизывание переходит в шелковистый поцелуй, который вспыхивает чудесным воскрешением внутри моего лона. Я хочу верить, что его эмоции реальны, я делаю вид, что они есть, потому что я так сильно хочу его любви. Я хочу верить, что его губы искренны, и они означают именно то, что мое сердце жаждет для них значить.

Я успокаиваюсь, так как теперь мы дышим одним воздухом. Мои руки все еще цепляются за его запястья, потому что мне нужна поддержка его силы в этот момент. Открывая мои губы своими, он погружает свой язык глубоко в мой рот, требуя и связывая нас вместе.

Его вкус — это по—домашнему знакомо и восхитительно.

Мое тело начинает плавать в блаженстве, когда он кладет меня на спину, и мои ноги опускаются на него. Он невероятно жестко прижимается ко мне. Я хныкаю, когда его поцелуи становятся более стремительными. Его губы начинают пылко двигаться, восхищаясь моим ртом, и я сливаюсь с ним, позволяя ему брать, брать, брать. Я бы отдала ему последний вздох, если бы он этого захотел.

Он — эпитафия моего тела.

Его интенсивность растет, и мы не что иное, как дикие сердцебиения, отчаянные вдохи, кровоточащие губы, разбитые души. Мы сливаемся, хватаем и цепляемся за наш путь к непостижимой близости. Его рот находит изгиб моей шеи, и я извиваюсь от удовольствия, когда он кусает меня, помечает мою плоть, прорывает тонкую ткань.

Он глубоко рычит, грудь вибрирует возле моей. Достигая низа, он хватает край моей рубашки и тянет ее вверх, но быстро останавливается. Держась надо мной, он смотрит вниз на мой живот, и, когда мои глаза двигаются, чтобы увидеть, что оттолкнуло его от меня, мои внутренности переворачиваются. Я изуродовала свою кожу, одарив ее чудовищными синяками.

Деклан опускает голову, кончики его волос щекочут мне живот. В тот момент, когда мои руки касаются его головы, он вскакивает и отталкивается от меня. Я сажусь, и мне сразу не хватает его, я наблюдаю за его внезапным изменением. Его глаза сужаются, затем зажмуриваются, когда боль пронизывает его лицо.

То, что он может исправить внутри меня так быстро, он разрушает еще быстрее.

Он встает и уходит, разрушая добро, которым он только что наполнил меня. Но прежде чем уйти, он разворачивается и говорит:

— Ты выдыхаешь лживые пары, я почувствовал это в нашем поцелуе.

И затем он ушел, оставив мне опустошенный беспорядок, не желая думать о войне, которая происходит внутри него, потому что эта война всегда будет направлена на меня, и я не могу справиться с бременем ответственности в этот момент. Я слишком слаба.

Когда солнце начинает светить сквозь окна, я просыпаюсь. Моя голова раскалывается, когда я потягиваюсь и сажусь, устав от пробуждения среди ночи. Мне было тяжело снова заснуть после поцелуя Деклана, и когда я иду в ванную, мои темные круги под глазами подтверждают это.

Я роюсь кругом, но не могу найти никаких туалетных принадлежностей. Все мои вещи остались у Айлы. Я дрожу от холода в этом доме, когда пробираюсь в комнату Деклана, но она пуста.

— Что ты делаешь? — спрашивает он, напугав меня, и когда я оборачиваюсь, он поднимается по лестнице с кружкой в каждой руке.

— Я проснулась и... Я просто искала тебя. Я хотела освежиться, но в ванной ничего не было.

Он вручает мне одну из кружек, и меня немедленно встречает цветочно—пряный аромат чая, который он сделал для меня.