Отголосок

Жизнь - это дар, утверждает пастор.

Херня.

Звучат звуки дождя, и люди плачут сильнее. Многие останавливаются и предлагают мне свои соболезнования, и я притворяюсь, что слова, которые говорят здесь, на самом деле предназначены для Деклана и Пика. Я сижу и переношу их на них, почитая сегодня их жизни, а не Беннетта. Поэтому я киваю и быстро благодарю каждого человека, когда они один за другим поворачиваются ко мне спинами и уходят, опустошая кладбище.

Ричард и Жаклин останавливаются, и что не очень характерно для Ричарда, он обнимает меня, хоть и коротко, и напряженно. Когда он оглядывается на изменщицу, она склоняет голову в безмолвной скорби, прежде чем обнимает меня. Для приличия я обнимаю ее в ответ.

– Я ужасно сожалею, - шепчет она с глубокой симпатией.

Я отстраняюсь, делая объятья короткими.

– Спасибо за то, что пришли.

– Звони, если тебе что—нибудь понадобиться, - говорит она, я уверена, скорее для того, чтобы держать ее мужа в стороне, чем от искренности ко мне.

Я киваю, и Жаклин уходит к Ричарду, не говоря ни слова.

Только несколько человек задерживаются, когда мое сердце ухает в желудок при виде Кэллума, отца Деклана. Я целенаправленно скрывалась от всего, что напоминало о Деклане, потому что мое сердце не могло свыкнуться с болью, но когда взгляд Кэла встречает мой, я встаю и иду к нему.

Нежности, которая всегда была у него ко мне, уже нет. Только каменное лицо человека, который потерял своего сына.

– Кэл, - шепчу я, подходя к нему, когда он стоит под большим деревом. Он не говорит.
– Я не ожидала увидеть тебя здесь.

– Твой муж был мужчиной, которым я всегда восхищался. Ты знаешь это.

Я киваю и почти в шоке от своего разбитого сердца, когда шепчу с рваным вдохом.

– Ваш сын... я сожалею.

Я пытаюсь держать себя в руках, насколько это возможно, как ожидается от делового партнера. Кем, по мнению Кэла, я была для Деклана. Но мы были влюблены, желали жить вместе и делили мечту о нашем ребенке - ребенке, что жил в гниющей утробе матери.

– Жизнь несправедлива, дорогая, - говорит он мне с шотландским акцентом, в котором я слышу Деклана. Я опускаю голову и удерживаю так сильно, как только могу, его голос, чтобы никогда его не потерять, когда руки Кэла обхватывают мои щеки. Смотрю в его лицо - оно размыто, из—за наворачивающейся агонии в моих глазах. Он медленно проводит большим пальцем по моей коже и собирает слезы, когда наклоняет голову и говорит:

– Забавно, не так ли?

Я моргаю несколько раз на его странные слова, прежде чем он продолжает:

– Оба мужчины… убиты в их собственных домах с разницей в несколько дней, и полиция не может найти виновных.

От его слов по моему позвоночнику проходит холод, и прежде чем я могу сформировать мысль, он целует меня в лоб и уходит. Я смотрю на его спину, на которую капает дождь, и падаю на колени в грязь. Он уходит последним, и я остаюсь одна. Руки тонут в сырой земле, и я безмолвно кричу, но в моей голове звук слишком громкий.

Уже прошло две недели с похорон Беннетта, и с того момента, когда я смогла посмотреть в глаза моему любимому отцу. Я совершенно одинока и словно постепенно опускаюсь ко дну. Ничего не осталось для меня в этом мире, и единственное место, которое приносит мне некоторое успокоение, это мои сны, поэтому я сплю. Я привыкла во снах видеть Карнеги, принца, который превратился в гусеницу. Мой отец как—то раз рассказывал о нем, когда я была маленькой девочкой, но, когда я прикрываю глаза, я вижу Деклана. Прибывая во сне, я мечтаю о том, как могла бы сложиться наша совместная жизнь: мы жили бы в Шотландии в особняке, про который он мне рассказывал, и у нас был бы ребенок, мы бы любили друг друга. Эти образы словно накрывают меня теплым одеялом, но в ту минуту, когда я открываю глаза, меня приветствует пронизывающая холодность и равнодушие настоящего, напоминая мне, что сказки - это всего лишь гребанная ложь и ничего больше.

Доставая еще один чемодан из шкафа—гардероба, я продолжаю монотонно собирать свои вещи. Я больше не могу оставаться в Чикаго. Эта жизнь больше не принадлежит мне, потому что той жизни, о которой я так мечтаю и хочу, больше не существует. Это всего лишь еще одна упавшая звезда, под которую я загадывала желание. А то, что я жажду, это всего лишь мечта, поэтому вчера я решила, что хочу взглянуть на эту мечту, на то, как все могло было быть, на то, как все должно было быть. Потому что эта мечта, это все, что осталось у меня после его смерти, я очень хочу увидеть ее своими глазами. Я должна увидеть ее, чтобы знать, что она была реальной. Поэтому я уезжаю в Шотландию. Я понятия не имею, что делаю, но здесь я больше не могу оставаться.

Я продолжаю собирать вещи по пентхаусу, когда раздается телефонный звонок.

– Миссис Вандервол?
– говорит Мануэль, когда я отвечаю.
– Миссис Жаклин Брукс пришла к вам. Могу я ее впустить?

– Оу, - растерянно говорю я, совершенно не ожидая сегодня гостей.
– Э, да. Пожалуйста, пусть поднимается.

Я вешаю трубку, размышляя, что она хочет. Мы толком не говорили с ней с того момента, как открылась правда о настоящем отце Алекса, но что тут можно еще сказать? На самом деле, она никогда не была моей настоящей подругой, она была просто той, с кем я общалась, чтобы угодить Беннетту.

Я открываю дверь, когда до меня доносится тихий стук, и приветствую Жаклин, которая на руках держит Алекса.

– Пожалуйста, проходи, Жаклин.

Она едва смотрит мне в глаза, когда проходит внутрь пентхауса и медленно идет к центру комнаты перед тем, как резко останавливается и разворачивается, смотря мне в глаза. Так мы стоим какое—то время, пока я молчаливо наблюдаю, как слезы набегают на ее глаза.

– Мне так жаль, - говорит она дрожащим голосом, и я перевожу взгляд на ее ребенка. Когда он становится беспокойным в ее руках, она усаживает его на пол, и он сосредотачивает все внимание на мягкой игрушечной лягушке, что держит в своих руках.

Подходя ближе, я опускаюсь на колени перед ним, и наши взгляды встречаются. Я пользуюсь этой минутой, чтобы пристально рассмотреть черты его лица, и под детской пухлостью, что присуща всем малышам, я вижу Беннетта. Я никогда пристально не рассматривала ребенка до этого, но мне следовало бы это сделать, потому что все просто очевидно. Вот он, Беннетт, здесь, он виден в чертах этого малыша, и в животе все стягивается болезненным узлом. Я стискиваю зубы, когда чувствую, как жар ярости распространяется в моей крови вместе с потребностью ударить кулаком в лицо этого ребенка. Мои ладони изнывают от желания, практически умоляя мои пальцы сжаться таким образом, чтобы я могла с силой обрушить удар на наследие Беннетта, которое сохранилось в виде этого малыша. Я ненавижу этого ребенка, потому что он продолжение жизни мужчины, который разрушил до основания мою жизнь.

Александр тянется ко мне с улыбкой и прикасается к моей щеке, и мне приходиться подавить мерзкий привкус отвращения, что подкатывает к горлу. Мне требуется огромная сила воли, чтобы отстраниться и не отбросить от себя маленький кусок дерьма через всю комнату.

Когда я поднимаюсь, Жаклин выдыхает, одолеваемая стыдом.

– Нина... Прости.

– За что?
– равнодушно отвечаю я.

– За то, что причинила тебе боль.

Но мне не больно, поэтому я просто отвечаю:

– У всех есть свои секреты, все лгут, и все в какой—то мере прибегают к обману, чтобы достигнуть желаемого. Мы бы не делали этого, если бы чувствовали раскаяние; мы делаем это, потому что в нас заложено право на поиски своего счастья.
– Мои слова застают ее врасплох, когда я прямо спрашиваю у нее: - Ты достигла желаемого счастья, когда трахала моего мужа?