Отходняк после ящика водки

– А Путину можно дать почитать?

– Ну это маловероятно. Но от тех людей, которых заставил прочитать, я не слышал ни одной отрицательной рецензии.

Гринберг:

– Не знаю что мне просить…

Григорьев:

– И все-таки за будущее!

– Валера, а почему тебя Сеславинский хвалит? Это часть проплаченной пиар-кампании?

– Вы себе не представляете, какое я предпринял исследование! Я нанял историков в Германии по реальной истории холокоста.

– То есть авторами истории холокоста будут немцы?

– А, понаехали тут…

– Нет, надо киргизов, типа нейтральную сторону.

Лукьянов:

– А можно я выступлю на правах персонажа всех книг Гринберга? Именно у моих берегов он черпает вдохновение.

Свинаренко:

– Да-да, я в новой книге читал, как ты учил кота разговаривать. Очень хороший рассказ.

– Когда ты говоришь «очень хороший», я делю эту славу с Гринбергом. Я сам был в искусстве. Я пел со сцены: «Иван Лукич – участник перестройки…» Валера!..

Все орут, перебивают, уже вмазали. Как быстро люди расслабляются и перестают за собой следить!

Свинаренко:

– Кстати, о славе. Я предлагаю дать слово Орлуше: пусть расскажет, как в Питере встречался с самозванцем. И ему девушки дают даром, когда он говорит, что Орлуша – это он.

Орлов:

– Сижу в Питере в кафе с девушкой, она говорит: знаешь стих «Заебало»? Ну. Так вот его вон тот парень написал – видишь, за тем столиком? Познакомь! Ну давай. Я с ним говорю. Он объясняет, что рингтон «Заебало» это у него какой-то мудак спиздил, это чистый контрафакт. Он говорит – я Виктор Соколов, что-то в этом роде, а в Интернете – Орлуша. Что, говорю, действительно ты это написал? И вдруг я понимаю, что свои стихи далеко не все помню. Он их помнит лучше, чем я. Девки от него в восторге. Давно пишешь? Лет 15, но сначала в Интернете не издавали.

– А ты открылся?

– Я не стал раскрываться.

Посыпались реплики типа:

– И он тебя пустил в свою лабораторию?

– Ты не захотел его унизить?

Он отвечал так:

– Когда несколько девушек уехали с тем парнем, я сказал той, что осталась, что Орлуша – это я.

– И она не поверила?

Григорьев:

– Это говорит о большом человеколюбии Орлуши. Он мог бы лишить этого подонка возможности общаться с девушками.

– Общаться бесплатно, ты хочешь сказать.

– Орлуша сам виноват – он не зарегистрировал брэнд!

Орлов:

– Но даже если бы и так, то в Питере вряд ли бы меня знали. Могло получиться так, что вот за столом два Орлуши и ни одного настоящего.

Романова:

– А у меня есть подруга, которая мечтает пообедать с Орлушей.

– Она симпатичная?

– Она банкирша.

А вот и Дмитрий Петров – ньюсмейкер.

Григорьев:

– Пока Коха нет (он вышел на минуту), вот история, тоже про славу. Сидим в ресторане в субботу. Подходит человек и говорит, кивая на Коха:

– Ты с Германом Грефом?

– Нет.

– А кто же это?

– Но человек понял все-таки, что это немец! Хоть это!

Свинаренко:

– К Ицковичу часто подходят и спрашивают, почему он без соавтора. Он говорит: «Без какого? – Без Коха. – При чем тут Кох? – Ну ты же Свинаренко?» А мы действительно похожи?

– Одно лицо.

– Я похож на Ицковича, он похож на Маркса – значит, я тоже похож на Маркса. Так?

Гринберг:

– Куприянов теперь президент нашего клуба (речь о литературном клубе «0,5», куда входит несколько частных лиц). Сейчас он скажет о том, что это он теперь президент, а я смещен.

– Не, не! – орет тот.

– А что тут было при Советской власти?

– Я тут знал все заведения, я тут жил – в общаге на Петроверигском.

Свинаренко:

– А почему Веригский а не Верижский?

– Понаехали тут!

– Но ведь Вражский, не Врагский?

Знать он вроде все заведения знал, но назвать – не назвал…

Официанту:

– Скажи, голубчик, а вот Григорьеву как министру ты можешь дать чего-нибудь поесть?

– Министру бывшему, – самокритично подает голос тот; фактически продолжается разговор о славе. Sic transit gloria…

– Насчет понаехали: Москву всегда строили лимитчики. И основали ее они же. И Юрий Долгорукий понаехал. А где были тогда коренные москвичи, я вас спрашиваю? Когда Москва закладывалась?

– Друзья, давайте супу съедим!

Начали выбирать супы.

Выбрали, и Гринберг снова вернулся к высоким темам:

– Я не могу написать любовный роман, потому что я зачехлил свою ракетку, но это закрытая информация. – Наверное, писатель начал отвечать на глупые вопросы своих поклонников, которые уже успели заказать суп, о том, почему он не берется за большой жанр. Он уже много раз высказывался по этому поводу, но с людей как с гуся вода.

– Мы никому не скажем. – Это про зачехленную ракетку.

– Реально я решил снять все и всяческие маски. Моя новая книга называется «Жизнь в искусстве, вид сзади».

– Это по материалам сайта «Анал. ру»?

– Ха-ха-ха, – смеется нетребовательная публика – такая обычно и интересуется литературой, и тянется к деятелям культуры. Всеядность отличает нас от пафосных любителей прекрасного. Мы же любим не только Стравинского (хотя в нашем кругу некоторые находят «Жар-Птицу» несколько заумной), но и грубые, плоские, сальные шутки. Широк наш диапазон.

– Ну, сначала я думал назвать так: «Жизнь с заднего прохода». Но потом подумал, что это перебор. Что я имею в виду? Вот в доме, где 22 этажа, водопроводчик может перекрыть стояк…

– И обратка не пойдет уже, – подал реплику кто-то из писателей, видимо, более близкий к народу, чем прочие.

– Вот, например, актер сыграл 20 ролей и сдох от пьянки, и ему аплодируют при выносе тела.

Гринберг уже растекался мыслью по древу – и от волнения (он все-таки давал литературный обед), и от жидкой части этого обеда. Так что он не стал развивать заявленные темы про водопроводчика и мертвого актера и продолжил так:

– Я хочу сказать про другое. Есть большая неправда в том, что… – Далее последовал длинный пассаж про модные ток-шоу, который мы тут опускаем. После докладчик перешел к резюмирующей части: – Хорошо бы каждый из нас имел возможность делать свое ТВ и радио! Тогда б мы проводили каждый свое ток-шоу и вывешивали его в Интернете. Но этого нет, и мы вынуждены выслушивать всяких гондонов. Я хочу развенчать миф о человеке, который якобы находится внутри информационного сообщества. Люди слушают этих гондонов и думают…