Отходняк после ящика водки

– А кто еще спасал?

– Бродский. Ресторан тогда переживал не лучшие времена, копились неоплаченные счета («было ужасное лето»), и решение Нобелевского комитета о присвоении Бродскому премии фактически спасло «Русский самовар»: лауреат откликнулся на просьбу о помощи («ты же богатый человек теперь») и поделился, вложил, вошел в долю.

– А Довлатов помогал?

– Довлатов был приятель мой старый, с Ленинграда. Я знал его еще тогда, когда он учился в университете. У него в Америке вообще никогда не было денег, он был бедный! Очень редко ходил в рестораны. Сюда приходил, когда надо было встретиться, например, с переводчицей. Когда он выпивал, в смысле переставал бросать пить, мы с ним выпивали…

Да, Довлатов однажды пришел и подарил мне старинный самовар – купил на барахолке на последние деньги, тридцать долларов отдал, даже на метро не осталось. И он с Куинса на Манхэттен добирался ко мне пешком, с самоваром в руках.

Я всегда любил самовары. Из самовара можно пить что угодно. И потом, это слово такое русское. Ни с чем не перепутаешь.

БОГАТСТВО

– Роман! Ты известный нью-йоркский ресторатор, капиталист, ньюсмейкер, celebrity.

– Да ну, все это ерунда…

– Скажи, пожалуйста… Вот ты в Америке живешь уже 32 года и все там видал. Ты приехал – президента судили за «Уотергейт», а дожил до того, что другого президента за секс судили. Ты приехал – вешали негров, сегодня уже имеют иракцев в одно место. Все-таки лучше стало? Прогресс есть?

– Да… Действительно, давно я в Америке. Больше чем полжизни…

– Вот у тебя, наверное, должна была произойти некая трансформация представления о богатых людях. Скажи, что в твоем представлении богатый человек?

– Это тот, который может себе все позволить, который не думает, купить ему костюм или какой-нибудь загородный дом, у которого есть возможность слетать в Португалию, скажем, посмотреть футбол – или в Париж, посмотреть теннисный турнир.

– Подожди-подожди, ты перепутал все в кучу. Пойти в ресторан, купить костюм – это один уровень богатства. Поехать в Париж или Португалию – это другой уровень. Купить загородный дом – третий. Поэтому ты определись, что из этих трех уровней является богатством. Сумму назови.

– Я всегда считал, что если бы у меня был один миллион долларов, то я бы себе казался богатым человеком. Тогда я бы спокойно себе жил. И занимался бы только любимыми вещами.

– Миллион – это уровень костюма и ресторана, это не уровень поездок.

– Это как раз меня и поражает! То, что сейчас среди моих друзей есть люди, которые могут себе позволить то, о чем я никогда даже не мог и мечтать. И которые считают, что миллион – это не деньги… Я никогда не хотел никаких материальных ценностей, у меня никогда не было никакой собственности…

– Ага, и поэтому ты завел ресторан. Причем на Манхэттене. От бедности исключительно. Из-за нее же ты живешь на Мэдисон-авеню, а на Брайтоне жить не хочешь.

– На Брайтоне я никогда не хотел жить.

– И в Челси ты не хочешь жить. Хотя там осталась твоя душа.

– Ты знаешь, в Челси живут поэты, писатели, художники – но их все время меньше и меньше, потому что поэты – они всегда бедные.

– Ну, если говорить о поэтах – если бы Лонгфелло был жив, он бы был богатым человеком. Пушкин, доживи он до наших дней, был бы мультимиллионер.

– Пушкин и так получил огромные деньги за свои произведения. Он был бы поразительно богатым человеком, если бы не пороки его.

– О чем ты говоришь, если его издавали мало! Царь Николай издал после смерти за свой счет.

– Да были у него деньги. Он хорошо зарабатывал на книгах. Но он был картежник, он был чудовищно азартный человек, он проигрывал все. И еще он был бабник. Он много денег оставлял в публичных домах.

– Ты уверен?

– Абсолютно уверен.

– Однако вернемся к нашему вопросу. Что для тебя богатство? Вот ты говоришь, что миллион – это богатство. Если его не тратить, а консервативно им управлять, то пять процентов можно обеспечить. Ну вот 50 тысяч в год – это что, богатый человек, что ли?

– 50 тысяч – это, в общем, нормальная, скромная, но абсолютно достойная жизнь. А реально я про миллион даже не думаю. Я жил всегда очень скромно. Очень. Я уже устал объяснять: ресторан я открывал не для того, чтобы зарабатывать деньги, а чтобы было место, куда могли бы прийти мои друзья, чтоб у них было место свое, чтоб мы там общались, понимаешь? Недорогое причем. 80 процентов людей, которые приходят в мой ресторан, – это мои приятели, знакомые, друзья. И для меня угостить товарища – это самое большое счастье на свете. Деньги – это важная вещь, но важнее всего все-таки кореша. Традиции дружбы, верности – они сохраняются. Я к этому отношусь как к дару Божьему.

СССР

– Роман! Вот раньше если кто-то уезжал, то он умирал для России. И вдруг через много лет (для тебя это 17 лет) оказывается, что человек не умер, а жив. Раз – и он может приехать в Россию. Потом обратно уехать, снова приехать…

– Это самое большое счастье, которое есть на свете, – свобода передвижения.

– Не-не-не. Свобода передвижения у тебя и так была. Ты мог поехать во Францию, в Испанию. Но ты теперь можешь приехать в Россию. Вот как это?

– Я в первый раз приехал в Россию сразу после того, как она открылась. По-моему, это был 86-й или 88-й год. Для меня это счастье.

– Ну а конкретней? Какие были впечатления?

– Тогда было безумно все бедно.

– И ты считал себя королем жизни.

– Никогда не считал себя королем жизни! Я приехал с одним малым… Он привозил сюда часы фальшивые – это был тогда тут ходовой товар – и дарил своим друзьям. И при этом говорил: «Вот видишь, я все-таки приехал сюда победителем». А я абсолютно не приехал никаким победителем. Я и уезжал не побеждать, не за хорошей жизнью – я не был экономическим эмигрантом. Я любил всю жизнь иностранные языки: французский, немецкий, английский, итальянский. Мне хотелось посмотреть мир. Я был молод. Мне хотелось поиметь итальянку, француженку… Гм. Потом, когда я приехал сюда снова, то увидел друзей, с которыми не порывал связи. Я каким-то образом давал о себе знать, и они тоже давали о себе знать. Через телефонные разговоры, через письма, подарки, которые мне удавалось с кем-то передать… Ты даже не можешь себе представить, как меня просили прислать…

– Джинсы?

– Да, джинсы…

– Можем себе представить. Все хотели джинсы.

– Я тоже мечтал про джинсы, когда был молодым человеком в Ленинграде…

– Когда уезжал, ты прекрасно знал, что тебя будет мучить ностальгия. Хотя она, кстати, не особо сильно мучает на самом деле.

– Ностальгия? Это не ностальгия. Ведь еще римляне говорили: ubi bene, ibi patria – где хорошо, там и родина. Но я-то так не считал. Первые годы жизни за границей я был чудовищно зол на правительство русское, советское, которое заставило меня уехать…