Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках

Товарищи солдаты тыла! Теперь мы все братья молодой России. То просим вас как своих соучастников прибегнуть к тому единству, которому вы нас, товарищей, ежедневно в каждом нумере газеты привлекаете к полной победе и наступлению. Товарищи, мы к вам с воззванием не впервые относимся: смените нас, полусгнивших, хоть на две или три недели из окопов. Мы все измучены, и страдает большинство цингой, околотки, лазареты переполнены нашим братом, изнуренным, но вы, защитники тыла, вами переполнены все заведения и учреждения, театры, лизионы и бульвары. Вы пишете — наступать, ибо нашему населению и фронтам приходит голод. Вы же, товарищи тыла, назло нашему темному классу привели в негодное движение железные дороги да и говорите присократить отпуски фронта — за три года мы вам надоели. Так, братия, уничтожьте нашего темного и безграмотного брата. Так, товарищи, думаете, что у нас в окопах ничего не могут соображать. Мы все отлично понимаем, что после этого предлагаемого наступления останутся только капиталисты и буржуазы, а наш рабочий класс постарайтесь уничтожить поскорее, да будет вам жить веселее. Смените нас с окопов, мы будем представлять в том количестве провиант и продукты. На вашем брате одежа прилична, но на нас еще зимние вши рядами прилично ходят. А что делают ваши генералы, полковники и т. д., их сотенные составы только обирают наше отечество, таковых можно встретить по пятисот в каждом городе. Мы все, товарищи окопов, знаем, что такие места можно было бы заменить унтер-офицерами. Да есть пословица: сытый по голодному не вспоминает, что тот голодает. Министры тоже второпях, не соображая, зверя не убивши, а кожу делят. Товарищи рабочие заводов и железных дорог, просим вас со вниманием сойтись с нашими сердцами гнета и печального взора. Главари жадной гидры стараются выделить из нашей среды класс людей, который признает за буржуазную прислугу. Оставим эти возгласы до совместного нашего положения. Бросим кричать каждый день: "Война до победного конца!" Пусть же останется гнет этот на сердцах капиталистов и товарищей тыла, да будет им позор. Мы читаем газеты и видим — насмешку строят над нами: немало встречается, что составляют в штабе дивизии от имени окопов и помещается в столбцы газет. То просим поместить настоящее окопское воззвание, да притом просим пропустить нам прочесть его всем. По доверию роты.

Рядовой солдат Яскевич".

"Забольшевичились и наши, конченое дело", — подумал Дронов, и опять, как на митинге в 172-м, дышать стало трудно, словно сердце кто-то зажал в кулак мертвой хваткой. Письмо он бросил (что на такое письмо ответишь?) и, поскольку день был отпускной, уехал в Петроград, решив развлечься посещением иллюзиона.

Но уйти от мыслей о большевиках не привелось — и тут ждала Дронова черная неудача: на Литейном, без малого не дойдя до Невского, где был иллюзион, который наметил он себе для получения удовольствия, загородил ему дорогу, растопырив руки и ноги, солдат в затрепанной шинелишке и в фуражке на самом затылке. Глянул Дронов — и спину повело ознобом: Селиващев, горнист.

Горнист приветствовал громко, на панели все, кто шел, оглянулись, иные и вовсе придержали шаг.

— А… гнида! Вот где плаваешь. В господа офицеры норовишь, сказывали? Не выручи в феврале братки, сгнить бы мне в каторжной по твоей милости за оскорбленье величества… Забыл я о тебе, за настоящими делами… не до тебя было… Но раз ты мне в глаз впал, я это дело вспомнил. Ты где же приспособился?

— Пропусти, — сказал Дронов и сжал руки до хруста. — Не заводи скандалу на улице… Не годится по воинскому званию.

— Званию? — засмеялся Селиващев. — Сказать тебе твое звание, шкура? А насчет скандалу разговор ни к чему: арестую я тебя — и всего только. Сведу в Смольный. Там на таких, как ты — провокаторов и рабоче-крестьянскому делу изменников, — управа верная.

— Не смеешь, — через силу проговорил Дронов. И сам своему слову не поверил.

— Сметь-то я смею, — горнист мотнул головой. — Только вот некогда мне с тобой сейчас вожжаться: по спешному поручению иду. Ступай пока, все равно не укроешься — разыщем.

И пошел своей дорогой.

С того дня сам не свой стал Дронов. И днем и ночью чудилось: вот-вот сейчас стукнет дверь, войдут, возьмут — и никто не заступится. Кому за него заступиться? Что он, Дронов? В Гатчине стал большевистский Совет; по казармам большевики митингуют. Да и в школе… За Лениным не пойдут, конечное дело, но чтоб за Дронова шум поднять?.. Этого ждать не приходится. Взводный и тот посмеется только, наверное, лишний раз скажет:

— Политик.

* * *

Только в дни корниловщины встрепенулся было Дронов; да и вся школа ожила в эти дни и насторожилась: не пришло ли время? Но сорвалось генеральское дело — и Дронов опять застыл, до дня, когда гулом загудела школа около вывешенного на самый вид, на параднейшем месте, печатного объявления: "От Временного Правительства

В Петрограде назревают грозные события. Непосредственно вслед за приказаниями войскам Петроградского гарнизона выйти на фронт для защиты столицы от наступающего врага, в полках и на заводах началась упорная агитация против Временного правительства и Центрального исполнительного комитета С.Р.С. и К.Д. Под влиянием этой агитации был самочинно создан Военно-революционный комитет, который независимо от штаба Петроградского военного округа стал давать распоряжения войскам и даже пытался парализовать всю сложную и ответственную работу требованием, чтобы ни одно распоряжение штаба не приводилось войсками в исполнение без подтверждения комитета. Это вынудило Временное правительство стать на путь решительной борьбы с подобными явлениями, грозящими приостановить всю работу по обороне столицы. Оно, опираясь на Центральный исполнительный комитет и на Совет республики, отдало распоряжение о закрытии газет, открыто проповедующих гражданскую войну, и об аресте главных агитаторов, призывающих к восстанию против государственной власти и высших органов революционной демократии.

Однако ввиду неустойчивости и нерешительности части Петроградского гарнизона, не все распоряжения Временного правительства оказались исполненными, и Петрограду грозит опасность оказаться в руках разбушевавшейся стихии гражданской войны и анархии.

Момент борьбы настал… Сплотитесь вокруг Временного правительства. Дайте решительный отпор изменнической агитации и прекратите бесчинства в тылу.

Заместитель министра-председателя

А. Коновалов.

Граждане спасайте родину, республику и свободу! Безумцы подняли восстание против единственной государственной власти, установленной народом впредь до Учредительного собрания, — против Временного правительства. Члены Временного правительства исполняют свой долг, остаются на своих местах и будут продолжать свою работу на благо родины, для восстановления порядка…"

* * *

Дочитать Дронову не пришлось… Горнист протрубил тревогу. Перед фронтом начальник школы зачитал приказ Керенского: немедленно выступить в Петроград… "во имя свободы, чести и славы родной земли, на помощь ЦИКу Советов, революционной демократии, Временному правительству и гибнущей родине…".

Шеренги хмуро прослушали приказ. Дронов скосил глаза на Вавилова, стоявшего рядом, винтовка к ноге. У него самого колебаний не было. Напротив, как перед боем, в окопах, он весь подобрался на злой, беспощадный, смертный удар. Военно-революционный комитет. Селиващев. Почему-то совершенно уверен был Дронов, что Селиващев там, при комитете, орудует по полкам, поднимает восстание.

Но еще до Селиващева, ближе, у самого локтя, — Вавилов. Этот тоже большевик — голову отдать! — только тайный: опасается раскрыться до срока. Школу все равно большевистской не сделаешь. Но сейчас ему — самое время как будто. И Дронов ждал: сейчас выступит из строя Вавилов и крикнет, как Дмитриев…

Но Вавилов не выступил. По команде, со всеми вместе, четко отбил поворот, взбросил ружье на плечо и пошел, чеканя шаг по-уставному, на станцию железной дороги, к посадке.

С вокзала школа — пятьсот человек, — колыша штыками, прошла на Дворцовую, к Зимнему.

* * *

Восстание? Но улицы были шумны обычной ненарушенной жизнью. Бежали школьники вприпрыжку, придерживая за спиной потертые, ремнястые ранцы; шли, качая портфелями, чиновники; магазины были открыты; били неистовым звоном на перекрестках трамваи; гремели бидонами охтенки. Только милиции не было видно на обычных постах, и белели по стенам зданий, над кучками читавших прохожих, объявления Военно-революционного комитета: "К гражданам России

Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ, — немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание советского правительства, — это дело обеспечено. Да здравствует революция рабочих и крестьян!"

Дворцовая площадь была пуста. Перед кроваво-красной громадой дворца сиротливо стояло пять орудий Михайловского артиллерийского училища. У главных ворот и на углу Миллионной копошились женщины в защитных штанах и гимнастерках: ударницы добровольческого женского батальона. Они укладывали дрова — баррикадой. Здесь же, за дровами, вперемежку с ударницами, разместили и дроновскую роту — для наружной обороны дворца.