Открытие

— Не найдем ничего на этом гольце, слово Цыгана, — прохрипел он. — Только время зря потеряем... Потом будешь на хлеб получать, воду и соду, чтобы изжоги не было.

— Чего ты пристал ко мне, душа твоя копейка! — заорал я на него, сжал кулаки и осекся.

Зрачки его глаз увеличились. Я опять видел в них свое совсем несуровое лицо под несуразным накомарником. Губы старика дергались в мучительном тике. Я выпалил ему в лицо оскорбление, хуже которого трудно придумать у бодайбинских копачей. За такое расплачиваются дорого... И Цыганов прытко бросился к зимовью — молодому не угнаться. До ушей долетело только:

— Кончу, как Пирата... В тайге ищи-свищи...

А у меня ноги стали, точно деревяшки. Момент догнать его я упустил... Вот Цыганов скрылся за зимовьишком. Я представлял, как он выхватывает свой Зауэр из-под веревок вьюка и взводит курки. Я как будто услышал легкое клацанье пружин. Подумалось, что не поздно убежать. Дать крюк по тайге и выйти к Перевозу. Сначала забежать за ту лиственницу, потом зигзагами до тех кустов, а там... Я в мыслях бежал, как кабарга, а сам шел к зимовью. Нельзя было назад — тогда бы за мою душу и копейки не дали. Перед самым углом я сделал глубокий вдох и шагнул вперед.

Цыганов сидел на пеньке и сворачивал цигарку трясучими пальцами. Сначала я не заметил отсутствия Лисы. Потом увидел березу с желтым следом веревки...

— А ты... ты каким узлом веревку вязал, юноша?

— Простым...

И он начал костерить меня на чем свет стоит, какой я никчемный, неумелый, растяпистый юноша...

Я лег на жесткую траву и стал рассматривать двух муравьев. Они тащили золотую хвоинку. Каждый норовил волочь ее своей дорогой. И все-таки хвоинка подвигалась к муравейнику: один из муравьев оказался сильнее. И в нашем отряде произошло то же. Старик все-таки был старик. На месть его не хватило, побег Лисы выбил из колеи, и теперь он отбрехивался, как старый пес. Вот мысли угадывал он чужие запросто. И сейчас он смолк, выпуская целую дымовую завесу.

— Ночуй у костра, — вдруг предложил Цыганов. — В зимовье балкой убьет гнилой.

Он понуристо встал, забросил на плечо свой Зауэр и зашагал по лошадиным следам, залитым водой.

— Без советов обойдусь, — пробормотал я, с ненавистью глядя в синюю заплату. — Скатертью дорожка.

Три раза я поднимался на голец с серпиком снега. Обошел его вдоль и поперек, разгоняя стаи белых уже куропаток. Расколотил все глыбы кварца, которые встретил на своих маршрутных зигзагах, но не обнаружил ни мелкой блестинки металла.

В третий вечер я спускался к зимовью голодный и злющий. Знал, что на четвертый день не смогу подняться на голец. Охотиться на шнырливых куропаток уже не было сил. А от голубицы, брусники и стланиковых орехов у меня расстроился живот. От этого ноги дрожали и в глазах зыбились гольцы: мозаика из ярких и темных пятен. Если бы выпить сладкого крепкого чаю, можно бы и на четвертый раз подняться. Но кончились спички. А чертов напарник не удосужился мне, некурящему, оставить запасную коробку. Я бы этого старика разорвал сейчас на тысячи кусочков! Нет, не хватило бы сил. Если бы попить крепкого чайку...

И вдруг я почуял запах чая. Хорошего индийского чая. Такой мы заваривали со стариком. Галлюцинация?.. Но и костром пахнуло. Я сглотнул слюну и побежал к зимовью. Все ближе ржавая скобка. Теперь я чуял явственно запах костра и чая. Перед самым углом я сделал глубокий вдох и вышел успокоенный.

У костерка на корточках сидел старик с синей заплатой на штанах. Я так обрадовался ему, что не заметил Лисы. Потом увидел огромный узел на веревке, обмотанной дважды вокруг березы.

Я упал возле костра.

— До самого шаман-дерева гнался, — сказал Цыганов, наливая мне чай в кружку. — Хитрющая ведьма.

Я кинул в чай большой кусок сахару, размешал палочкой и стал пить маленькими глоточками.

— Зачем вел назад ее? — Я пожал плечами. — Лишние коне-дни подвесят мне, и только.

— Не подвесят, — ответил старик, ковыряя прутиком в костре. — Должен фарт подвалить...

— Поздно ты кинулся, — сказал я сухо. — Обшарил твой голец — два пустых да порожний.

— Это не тот голец, — ответил старик. — Я показал тебе самый высокий, чтоб сбить охотку. А тот гольчик правее...

Я даже не поднял головы — какое-то отупение навалилось на меня вместе с чаем. Лишь вспомнил, что снежные косяки с каждым днем все уверенней затягивают склоны гольцов. И вот они, мохнатые снежинки, словно по вызову, прилетели к самому костру.

— Погода-то больше не даст нам резвиться, — заметил я.

— Придется оставить поиск на будущий год, — согласился Цыганов.

— Даст ли теперь «добро» Кирьяков?

— А чего же не дать? — загорячился Цыганов. — За такую-то россыпь! Да дома у меня второй отломок шкварца с золотым тараканом!.. Да сам Кирьяков Миха не такой уж хищник, заверяю тебя! Наш он, дальнетайгинский, понятие к настойчивости разумеет и на фарт нюх у него имеется... Нет, не хищник он, чтоб не выпустить нас на будущее лето!..

Старик, подшуровывая костер, продолжал яростно доказывать, каковы достоинства у нашего начальника. А я сквозь полудрему думал, что достоинства есть, несомненно, и у самого Цыганова. Не застрелил бы он меня, как Пирата, даже не сбеги Лиса: хозяйственный мужик. А хозяйственный, он понимает толк в смене. Работать с ним сложно, но можно. И мы еще с Елизаром Панкратьевичем Цыгановым выйдем на поиски коренного золота. Мы с ним — золотоискатели.

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ СПОСОБ

Сеня Карликов прямо после службы на Тихом океане поступил в геологическую партию. Его взяли завхозом. Но ключи, бренчавшие у Сени на поясе, вызывали у геологов смех. Ключи никак не соответствовали тельняшке и лихой мичманке с высокой тульей и крохотным козырьком. Об этом несоответствии намекал повар Талаталов, бывший капитан дальнего плавания. Но Сеня отмахивался от старика, будто от комара, и еще рьяней справлял свою складскую службу. Однажды он ответил:

— Откомандовался, кэп, отойди в сторонку — не мешай дело делать.

— Салага ты, Сеня, — возразил Талаталов, — человек всю жизнь остается на своем боевом посту, уважь его — он тебе душу в дело вдохнет, душу своего большого опыта.

— Отстань, старый, спирта, доверенного мне, тебе все равно не видать...

Речь шла о спирте, который стоял у Сени на складе. Его получили для протирания геофизических приборов. Обычно спирт списывался по акту в самом начале сезона, а приборы протирались водой из таежного ручья. Но на сей раз спирт стоял целехонький, хоть была уже середина сезона. Объяснялось это строгостью начальника партии, верной службой завхоза и еще неудачным течением поисковых дел.