Отмена рабства. Анти-Ахматова-2
Шрифт:
Она глубоко религиозна, правда, я никогда не видела ее молящейся.
Поздняя ахматовщина
С другой стороны, огромное влияние на всех на нас оказывала манера поведения Ахматовой. Бродский просто, я видел это, учился вести себя так, как ведут себя великие поэты. (В. Кривулин. Маска, которая срослась с лицом. В. Полухина. Иосиф Бродский глазами современников. Кн. 2. Стр. 173.) Это Ахматовой тоже зачтется. Он был еще в таком возрасте, когда не смог понять: чтобы учиться фанаберии, необязательно встречаться с великими поэтами.
Вот
1. На фоне околесицы, ахинеи, вранья и неточностей, вольных и невольных, которыми захлестнута поэзия и биография А.А…
и
2. А.А. со своим днем рождения кокетничала, говорила кому так, кому эдак, а праздновала в последние лет 10 два дня подряд <…> Желая же кого-нибудь уязвить, она говорила: «Что это вы вздумали меня поздравлять сегодня? Всем известно, что я родилась вчера». Это была ее игра, то насмешливая, то злая, то добрая.
Зинаида Николаевна Пастернак на даче играет в карты, к великому возмущению Анны Ахматовой. Анна Андреевна играет со своим днем рождения. Пожалуй, для старухи более прилично все же первое.
Перед отъездом, на Белорусском вокзале А.А. сказала по поводу принесенных ей валокордина и валидола: «Вы не волнуйтесь. Я никогда не позволю себе такой гадости — умереть не на Родине». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 246.) Будто бы интимно точное в своей неожиданной неправильности словцо — «гадость» — даю так много определений, потому что оно ждало внимательного прочтения и оценки, не в простоте же было сказано. Эта внимательность к слову, будто бы искренность имели целью скрыть, что Анна Андреевна понимает опасения товарищей. Не хочет играть в прятки, твердо, без обиняков обещает вернуться. Говорит поверх этого, привычно-выездного смысла, будто думая о своем, об ахматовском, не с теми я…. Придуманным, обдуманным, поэтическим словом — откупается.
Ее уверенность, что в нее все влюблены, не безвкусна, а трагична и величава…
Она сидела в кресле в коридоре и ждала — не придет ли кто.
Ахматовой хотелось заварушки. Предвидит судьбы похищенных рукописей: Л. Д. Большинцова <…> прочитав: <…> «…не теряйте надежды увидеть его напечатанным в Лос-Анжелосе или Тимбукту…» <…> воскликнула: «Но она же сама мне дала для Жени!» (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 124.)
Один раз на ковре [в «Башне» Вяч. Иванова] посреди собравшихся в кружок приглашенных Анна Ахматова показывала свою гибкость: перегнувшись назад, она, стоя, зубами должна была схватить спичку, которую воткнули вертикально в коробку, лежащую на полу. Ахматова была узкая, высокая и одетая во что-то длинное, темное и облегающее, так что походила на невероятно красивое змеевидное, чешуйчатое существо. (Л. Иванова. Воспоминания. Стр. 33.) Иметь слишком большие таланты — это не по-светски. До Недоброво с его наукой она не догадывалась, что номера — женщина-каучук — это не самое comme il faut, и выступала частенько. Потом гневно обвиняла соседку-мемуаристку за неуместную памятливость.
Сплетни соединяли его [Лурье] с обеими подругами. И говорилось <…> что он обманул их обеих, уехав за границу с Тамарой Персиц. (О. Гильдебрандт-Арбенина. Девочка, катящая серсо… Стр. 155.) Сплетни важны потому, что для Ахматовой это voix popoli. Ведь атмосфера скандала — это именно это? Энергетика сплетни?
Написать человеку в горе слова утешения, такие, какие ему наиболее сладки — похвальная идея, написать заведомо ложные, оскорбительные в своей случайности и неряшливости выбора первые попавшиеся, предполагающие в получателе жажду нелепой лести — оскорбительно. Умер Томашевский, некролог Ахматова не подписывала, но шлет телеграмму вдове: Умоляю беречь себя. Вы у меня одна. (Летопись. Стр. 516.) Знакомые с биографией Ахматовой знают, что Ирина Николаевна отнюдь не была «единственной» у Анны Андреевны. Ирина Николаевна знает не хуже прочих — для чего ей в минуту истинного горя дают чужой пряник?
«Знакомств у Ахматовой множество. Близких друзей нет. По натуре она — добра, расточительна, когда есть деньги. В глубине же холодна, высокомерна, детски эгоистична».
Моя книга, «Анти-Ахматова», написана по материалам только опубликованных воспоминаний, свидетельств и писем.
У писательницы Татьяны Толстой есть рассказ «Река Оккервиль» — об угасающей звезде (певице), которая на старости лет окружена поклонниками, берущими на себя заботы о самых прозаических обстоятельствах ее доживаемой жизни. На долю главного героя рассказа выпадает предоставлять ей ванну в своей отдельной квартире для помывок. Александр Жолковский высказывает предположение, что Вера Васильевна — это Анна Ахматова.
…у рассказа есть <…> литературные источники. В образе петербургской артистки, которая
— пережила свою старинную славу молодой чаровницы, неузнаваемо располнела;
— похоронила нескольких спутников жизни («…потеряла… мужа, квартиру, сына, двух любовников… Сколько мужиков в свое время ухойдакала — это ж боже мой!»);
— ведет, несмотря на то, что ее талант сохранился («Голосина до сих пор, как у дьякона»), полуподпольное существование;
— окружена узким кольцом поклонников, распределивших между собой задачи ее практического обслуживания, и весело наслаждается такой жизнью;
— в этом образе смутно проступают черты Ахматовой. <…> Поцелуев привозит «Верунчика» к нему мыться, ибо у нее ванна коммунальная, и отныне купание будет вкладом Симеонова в служение ей. (Т. Толстая. Река Оккервиль. Стр. 343–344.) «Симеонов… шел ополаскивать после Веры Васильевны, смывать гибким душем серые окатыши с подсохших стенок ванны, выколупывать седые волосы из сливного отверстия», а из комнаты, где стоял граммофон, «слышен был дивный, нарастающий, грозовой голос, восстающий из глубин, расправляющий крылья, взмывающий над миром…» (А. Л. Жолковский. Избранные статьи о русской поэзии. Стр. 246, 250.)
Если это так, то тогда наготу нашей монахыни открывал каждый, кому не лень. Впрочем, о том есть потаенные воспоминания.
По словам С.К. [Островской], Ахматова никогда за собой ничего не убирала. Живя у нее, она иногда мылась в ванне. Ванна стояла на кухне, и, после пребывания там Анны Андреевны, вся кухня была полна пены и мыла, что вызывало справедливое возмущение соседей. Рассказывала это С.К. с обычным злорадством.
Ирине Пуниной есть с чего быть пристрастной к Акуме. Однако не вижу причин, по которым мы имеем большие, чем она, основания судить о характере и привычках Анны Андреевны. Вот Ирина Николаевна вспоминает: К нам приходила очень милая старушка, которая жила у потомков лицеиста Матюшкина <…> она помогала нам по хозяйству и оставалась с А.А., потому что А.А. не переносила оставаться одна, когда мы уходили на работу. Однажды эта старушка пришла из булочной и говорит: «По радио сказали, что Сталин заболел», А.А. не поверила: «Какая чушь! Наша старушка сошла с ума. Не может быть, да еще чтоб по радио говорили. Сталин никогда не болеет, и с ним никогда ничего не может случиться». Но тут же, конечно, села к маленькому репродуктору, который у нас был в столовой. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 307.) Анна Андреевна решительна в суждениях, как человек, суждения которого никто не решится оспаривать. Оппонентов можно назвать и сумасшедшими. И хоть как еще, даже если собственная мысль — просто эмоциональный всплеск. Ирина протокольно-устало описывает привычную ей картину: Но тут же, конечно, села… — в непоследовательности Ахматову никто не посмеет упрекнуть, Ирине Николаевне никто не поверит, а Анна Андреевна живет по обычному распорядку: откричалась и, не стесняясь явным противоречием в поступках, усаживается удовлетворять разожженное любопытство.