Отмена рабства. Анти-Ахматова-2
Шрифт:
Андрей Тарковский: Получил от Мишаткина сценарий. Весь затрясся, как прочел. <…> это Каннская вещь! (А. Гордон. Не утоливший жажды: об Андрее Тарковском. Стр. 97.)
Разные вещи: получать, а особенно желать Нобелевскую премию посередине своего творческого пути или этот путь ею венчать. Особенно разительны отличия в мотивах ЖЕЛАНИЯ премии в расцвете сил и в старости. Андрей Тарковский в 1983 году, еще до невозвращенства, но уже живя в Италии, страшно хотел получить Гран-при Каннского фестиваля. Он сходил по нему с ума, его лицо на фотографиях той поры — страдающее, жаждущее, как пудрой присыпано необходимостью не выражать это слишком уж явно, невинно и как у ребенка и разрывает тем сердце. И что же? Ему Гран-При нужен был для того, чтобы работать
Для такого серьезного дела необходимо включение серьезных механизмов казавшегося вечным двигателя.
2-й съезд писателей РСФСР открылся 4 марта [1965 года] вступительным словом M. A. Шолохова, соперника А.А. в нобелевских соискателях (по версии А.А.), призвавшего писателей стать «верными солдатами партии». (Ахматова ответила: «Есть!» См. письмо Шолохова Л. И. Брежневу от 30 июля 1965 г. с вопросом о том, можно ли ему получать премию.) <…> Сходные вопросы как будто ранее задавала и А.А.: «Я выдвинута на Нобелевскую премию! Нет, ничего страшного! Я говорила с Прокофьевым. Он говорит, что он (Пастернак) плохой, а я хорошая. Что это нужно. Ведь это красный флаг над ратушей Стокгольма. Пускай на несколько минут, но все-таки — наш флаг!» (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 669.)
По делам — почет.
В президиум пригласили А.А. <…> На взгляд либералов, съезд был «сплошной демонстрацией подлости, ханжества, черносотенной мрази. <…> Нажим со стороны МК или ЦК на этот раз был поразительным, одуряющим, наглым».
Старик Бунин тоже хотел работать. Премия могла бы заставить весь мир оборотиться ко мне лицом, читать, перевести на все языки… Анне же Ахматовой Нобелевка не была нужна для того, чтобы ее больше читали, — поэтов читают ровно столько, сколько есть читателей, а не премий, тем более что писания последних лет у нее были с оттенком маразмирования — не мной отмечено. И как И<вану> А<лексеевичу> ни тяжела нужда, лишения — будет ли лучше тогда? Ведь сумма эта вовсе не сказочная, а на нее станет рассчитыватъ чуть ли не половина эмиграции. (Г. Кузнецова. Грасский дневник. Стр. 196.) Такая бухгалтерия — не для Анны Ахматовой.
Ей — дарить фаворитов, сеять рознь и зависть, делать роскошные жесты, что-то вроде этого.
Устраивать для себя роскошь по-советски не позволил бы вкус. Только для славы. Нужны были только слава, честь, признание, возвеличивание, посрамление врагов, выигрышный счет в жизни — ей, подсчитывающей, каким номером она стоит в списке правления Союза писателей… Казалось бы, ну и пусть так. Возникает проблема в рассчитанном на нас, уж совсем на недалеких простачков, лицемерии. Зачем она нужна, не нужно, хлопотно… Лицемерие сводит на нет молодую, юную, бессмертную тягу к завоеванию себе признания среди людей и убивает всю ее поэзию и красоту.
А что было бы и Бунину взять себя в руки, вытянуть шею, закрыть глаза и протянуть, возвышая голос: «Поэт — это тот, у кого ничего нельзя взять и ничего нельзя дать»?
Дали мне дачу в 56-м году. А потом стали отнимать. У меня был инфаркт. Звонил Алексей Сурков: «Отчего у вас инфаркт?» Я ему говорю: «Дачу отбирают». (Н. Готхарт. Двенадцать встреч с Анной Ахматовой. Вопросы литературы, 1997. № 2.) Все не так страшно: 6 октября 1960 года. Постановление секретариата СП СССР «О предоставлении АА. Ахматовой пожизненного права арендного пользования дачей, занимаемой ею в пос. Комарова». (Летопись. Стр. 554.)
Нобелевскую премию мог получить кто угодно из замечательных и просто хороших писателей, например Марк Алданов, — он стал бы более известным среди русскоязычных читателей — и все. Он ее не получил. Как не получил, с другой стороны, Набоков или Кафка. Даже Анна Ахматова не получила.
Э. Местертон сказал <…> «В разговоре с историком литературы, который проживал в том же поселке, что А., я сказал, ничего не имея в виду: «Было бы хорошо, если бы А.А. получила Нобелевскую премию?»
А.А. решила, что пересказанный ей Борисом Бахтиным вопрос шведа есть знак выдвижения.
А.А. представлена к Нобелевской премии (чем ближе к Ахматовой, тем яснее, что премия почти что уже получена), ее конкурент — американский поэт Фрост. Ему нужнее, чем ей, он купит себе ферму. (Фрост — автор стихов о сельской жизни.) (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 158.) Сдержанно-осуждающие ремарки о недостойных конкурентах — хоть и сама Анна Андреевна делала иной раз кой-какие покупки, получив крупные суммы денег. Скажем с грустью, что не раздавала бедным. Впрочем, в мировой литературе авторов стихов и романов из сельской жизни не перечесть. И они ни в чем не уступают певцам широких проспектов, огней ресторанов и заводских гудков.
Зачем мне вся эта петрушка…
Ахматова показала нам переводы своих стихов на иностранные языки.
— Вот смотрите, целых три издания на итальянском языке. Как вы думаете, к чему бы это? Мне кажется, это все неспроста.
Вероятно, она намекала на возможность получения Нобелевской премии…
Примечание к странице 296. ПРИХОДИЛ ШВЕД. — По-видимому, Местертон (Mesterton) Эрик Рикардович — секретарь Шведской академии, литературовед, переводчик. (А. Ахматова. Т. 6. Стр. 561.) Переписывался с Ахматовой, бывал у нее в Ленинграде и в Комарове, много раз упомянут в «Записных книжках».
В общем — чуть-чуть не дотянул до гостя из будущего. И — непосредственно из Шведской академии. Ему Ахматова не ленится писать один из автокомментариев к «Поэме без героя». <…> Милый Эрик Рикардович, кажется, я не успела сказать Вам еще одну вещь о Поэме — о реминисценциях с Блоком и с «Макбетовскими стихами». Для надежности — Вы, наверное, заметили сами. Дотягивает набор до Нобелевки? Далее от Вильяма нашего Шекспира следует без перехода утонченный исайя-берлиновско-наймановский мотив: Лето наконец наступило (правда, немного сконфуженное за беспримерное опоздание)…
Хотелось и себе: Значит, опять все как с «Живаго»: газеты, собрания, лужи, моря, океаны клеветы… (Л. К. Чуковская. Т. 2. Стр. 371.)
Роковой момент в жизни Анны Ахматовой — об этом тяжело говорить, как тяжело вспоминать реальные несчастья даже самых далеких людей, — боль есть боль, она не уходит из мира, летает, однажды реально кем-то испытанная, как погибший спутник на околоземных орбитах. 25 октября 1958 года стало известно, что Борис Пастернак — безо всяких один швед говорил, оксфордцы требуют, для меня и пр. — получил Нобелевскую премию. 29 октября: она расспросила меня о здоровье Корнея Ивановича, но то была лишь вежливость, а главный теперешний ее интерес, страстный интерес — Пастернак. <…> Я перенесла получасовой допрос. <…> 3атем она опять затеяла разговор о романе: опять объясняла, почему роман — неудача. (Л. К. Чуковская. Летопись. Стр. 322.)
А 2 ноября 1958 года пишет свои «Стихи из ненаписанного романа». И стихи недописаны (это набросок), и никакой роман никогда не может быть написан — но «Доктор-то Живаго» читан, премия присуждена!
Желание Нобеля всегда ужасно. Ведь если в этом году не дали тебе — значит, дали кому-то другому. Тот, кто желает Нобеля, — завистник. Анна Ахматова была черной завистницей.
Саша Соколов: [Бродский] должен поделиться своей Нобелевской премией с тем милиционером, который его арестовал за продажу тряпок на какой-то ленинградской улице. Ведь именно с этого началась его политическая карьера. Его судили-то за тунеядство.