Отныне и вовек

Он выпил виски залпом, и его передернуло, но он знал, что скоро полегчает.

– Ты что это? – Альма от волнения захлебнулась. – Что ты делаешь?!

– Сейчас выпью, чтобы муть в голове прошла, и, к чертям, назад в роту. А ты думала что? – Он налил себе еще и снова выпил залпом.

– …Наш флот, бесспорно, потерпел крупное поражение, – говорило радио. – Вероятно, самое крупное за всю его историю. Было бы …

– Но ведь тебе туда нельзя! Тебе нельзя возвращаться!

– Это почему же? Ты что, рехнулась?

– …но ничто: ни мрак печали, ни позор поражения – не в силах затмить великий подвиг, который навечно останется примером для всех американцев …

– Потому что тебя разыскивают! – истерически запричитала она. – Потому что тебя арестуют за убийство! Убийство тебе никто не простит, не думай! И ни одна война тебя не спасет!

Он тем временем налил себе третью порцию виски. Тепло, электрическими волнами заструившееся по жилам, начало подсушивать раскисшие клетки мозга. В голове постепенно прояснялось, но он шарахнул и этот фужер – раз уж налил, надо пить.

– Я совсем забыл, – сказал он.

– …это храбрость и героизм наших воинов, – говорило радио, – которые перед лицом смерти и превосходящих сил противника, застигнутые врасплох и не располагавшие необходимыми средствами, тем не менее не сложили оружия и мужественно отражали натиск врага, демонстрируя подлинное величие духа, неотъемлемую черту армии и военно-морского флота Соединенных Штатов …

– Это он что, про американскую армию так? – усмехнулась Жоржетта, ни к кому конкретно не обращаясь.

– А забыл, так вспомни, – чуть спокойнее сказала Альма. – Если ты вернешься, тебя первым делом посадят, а потом будут судить за убийство. Война ничего для тебя не меняет. Не думай, что своим возвращением ты внесешь большой вклад в победу.

Не выпуская из рук бутылку и фужер, он с побитым видом уселся между девушками на низенькую скамеечку перед приемником.

– Я совсем забыл, – глухо повторил он. – Вылетело напрочь.

– Вот-вот, – кивнула Альма. – Так что подумай хорошенько.

– …Героическим спокойствием под огнем противника, сознательным отношением к своим, пусть самым заурядным, обязанностям, молчаливым стойким мужеством, с которым они в эти минуты, когда вы слушаете мой репортаж, встречают смерть и терпят боль ран в госпиталях и на перевязочных пунктах, они показывают пример непоколебимой веры, преданного служения Родине и беззаветной отваги, и мы, гражданское население Гавайских островов, все те, на чьих глазах это происходит, надолго запомним их подвиг. Они, эти солдаты, эти наши мальчики – а большинство из них действительно еще совсем молодые ребята, – создают сейчас легенду, вписывают в историю Демократии новую страницу легендарной славы, славы, которую еще долго никто не сможет превзойти и которая будет вселять страх в сердца врагов свободы …

– А что, ей-богу! – вдруг воодушевилась Жоржетта. – Пусть эти желторожие знают – на нас где сядешь, там и слезешь!

– А я все проспал, – хрипло сказал Пруит. – Даже не проснулся.

– Мы тоже, – возбужденно отозвалась Жоржетта. – Мы ничего не знали. Я и радио-то включила случайно.

– А я проспал, – повторил Пруит. – Спал как убитый.

Он налил себе еще и выпил одним махом. В голове у него окончательно прояснилось, ясность была полнейшая.

– Сволочи немцы! – сказал он.

– Какие немцы? – удивилась Жоржетта.

– Эти, – он показал фужером на приемник.

– Я побывал в корпусах недавно здесь построенного современного военного госпиталя «Триплер Дженерал», – говорило радио. – И я видел, как их туда вносили на носилках: одни были в полной военной форме, другие только в нижнем белье, на третьих не было ничего, но все с тяжелейшими ранениями и в страшных ожогах …

– А что в Скофилде? – сурово и требовательно спросил Пруит. – Что он говорил про Скофилд?

– Ничего, – сказала Жоржетта. – Ни слова. Бомбили аэродромы – Уиллер, Белоуз, базу ВВС на Канеохе, морскую базу на Эуа… Ну и конечно, Хикем и Перл-Харбор – этим досталось больше всех.

– Да, но в Скофилде-то что? Я спрашиваю, что в Скофилде?

– Пру, он о нем даже не упоминал, – мягко сказала Альма.

– Совсем?

– Жоржетта ведь уже сказала.

– Тогда, значит, его не бомбили, – с облегчением вздохнул он. – Иначе бы он что-нибудь сказал. Наверно, только слегка обстреляли, и все. Конечно. Наверняка так и было. Им же главное аэродромы. Конечно. Зачем им бомбить Скофилд?

– …«Триплер Дженерал» – большой госпиталь, снабженный всеми современными удобствами и оборудованный по последнему слову медицинской науки и техники, но в проекте не была предусмотрена такая невероятная катастрофическая ситуация. Здесь не хватает места даже для сотой части всех тех раненых, умирающих и мертвых, которых вносили при мне на импровизированных носилках и укладывали в вестибюле и коридорах. Помочь всем просто невозможно, потому что для этого госпиталь не располагает ни нужным количеством коек, ни достаточным медперсоналом. Но куда бы я ни заглядывал, я нигде не слышал ни одного стона, ни одной жалобы. Я неоднократно своими ушами слышал, как израненные, обгоревшие, без волос, без бровей и ресниц молодые ребята, девятнадцатилетние и двадцатилетние мальчики говорили подошедшему врачу: «Доктор, помогите сначала моему другу. Ему гораздо хуже, чем мне». И больше ни слова, ни стона. Полная тишина. Обвиняющая тишина. Гневная тишина …

– Сволочи подлые, – глухо пробормотал Пруит. Он плакал. – Вот подлюги! Немцы проклятые… Зверье! – Не выпуская бутылку, тыльной стороной руки смахнул повисшую на носу каплю и налил себе еще.

– Не немцы, а японцы, – поправила Жоржетта. – Япошки, понимаешь? Мелочь желтопузая! Напали без предупреждения, трусы несчастные! А для отвода глаз послали своих людей в Вашингтон, и те там в это время пищали: мы, мол, за мир!

– …Я пережил огромный душевный подъем, глядя, с каким мужеством переносят страдания эти ребята, – говорило радио. – То, что я увидел, еще больше укрепило и углубило мое доверие к государственному строю, существующему в нашей стране, ибо этот строй рождает подобных героев не десятками и даже не сотнями, а тысячами, и я жалею лишь о том, что не могу провести по палатам госпиталя всех граждан США, чтобы каждый американец собственными глазами увидел то, что довелось увидеть мне …

– Это что, Уэбли Эдвардс? – всхлипнув, спросил Пруит.

– Вроде он, – сказала Альма.

– Он, конечно, – подтвердила Жоржетта. – Это его голос.

– Отличный мужик. – Пруит одним глотком опрокинул фужер и снова его наполнил. – Просто отличный!

– Ты бы не пил так много, – робко сказала Альма. – Еще ведь очень рано.

– Рано? – переспросил Пруит. – Ах, рано! Чтоб они сдохли, немчура проклятая! Какая, к черту, разница? – выкрикнул он и запнулся. – Напьюсь, ну и что? Вернуться-то я не могу. А раз так, какая разница? Давайте лучше все напьемся… Ох ты, господи, – он помотал головой. – Будь они прокляты, сволочи!

– …Естественно, пока трудно установить весь объем понесенных нами потерь, и мы узнаем это только через некоторое время. Генерал Шорт объявил, что в связи с чрезвычайностью ситуации и в целях более полной координации деятельности различных учреждений на территории Гавайских островов вводится военное положение …

– Я чего скажу. – Пруит всхлипнул и снова налил себе виски. – Никто меня в убийстве не подозревает и не разыскивает.

– Что? – изумилась Альма.

– Это убийство вообще никого не волнует. Тербер мне так и сказал, а он врать не будет.