Отравленные клятвы

— Ты высокомерный… — Я чувствую, как мои щеки заливает жар, и они краснеют.

Он смеется, обрывая меня.

— Теперь ты моя жена, Лиллиана. Ты принадлежишь мне. Когда я захочу тебя, я получу тебя. Но я хочу, чтобы ты тоже этого хотела. Вот почему я не заставил тебя снова взять мой член этим утром. Тебе было бы больно, а я хотел доставить тебе удовольствие.

— Ты этого не сделал. — Я отворачиваюсь от него, обнимая себя за талию и чувствуя, как липкая плоть касается моих рук. — Ничто в тебе не доставляет удовольствия.

— Если тебе так легче жить, тогда говори себе это. Но ты не можешь лгать себе вечно.

Николай отворачивается от меня, возвращаясь к кровати. Я не могу заставить себя посмотреть на него и спешу в ванную, пока он не решил, что хочет от меня чего-то еще и не даст мне принять душ. Все, чего я хочу, это чтобы он убрался от меня. Я не хочу никаких следов того, чем мы занимались со вчерашнего вечера. Я хочу ненадолго забыть, что это происходит.

Но я не уверена, что даже горячего душа достаточно, чтобы смыть ощущение языка Николая на мне.

НИКОЛАЙ

— Мне нужно кое-что сделать, прежде чем я отвезу тебя домой, — говорю я Лиллиане, когда мы выходим из отеля, как только простыня с кровати снята и убрана в мою сумку, чтобы отнести ее моему отцу. — Я ненадолго оставлю тебя в особняке, а потом вернусь и заберу тебя.

— Как собака за своей игрушкой, — бормочет она себе под нос, и я предпочитаю игнорировать это. Мне кажется, это более мудрый выбор.

К тому времени, как она вышла из душа, завтрак остыл, но она все равно поела, проглотив несколько сухих тостов и немного фруктов. Я предоставил ей столько места, сколько мог, пытаясь игнорировать то, как она смотрела на меня, как будто я был монстром, который мог наброситься на нее в любой момент. После того, как я взял за правило не навязываться ей ранее, это было похоже на оскорбление.

Если я увезу ее ненадолго, это что-то изменит, говорю я себе, пока мы спускаемся на лифте в вестибюль. Лиллиана стоит по другую сторону кабины лифта, одетая в джинсы и футболку, ее руки обхватывают ее тонкую талию. Она выглядит измученной, и я решаю дать ей ночь отдохнуть в пентхаусе, прежде чем отвезти ее в наш медовый месяц. Я смогу не трогать ее одну ночь.

Я чувствую вспышку желания, даже когда думаю об этом, просто глядя на нее, прислонившуюся к противоположной стене, и это выбивает меня из колеи. Я никогда не встречал женщину, которая заставляла бы меня чувствовать себя так, почти обезумевшим от потребности. Я никогда не встречал никого, кто заставлял бы меня чувствовать себя не в силах контролировать себя.

Я хочу, чтобы эта потребность ее исчезла из моей системы.

Она молчит всю дорогу до особняка, сидя как можно дальше от меня на заднем сиденье машины. Я чувствую исходящий от нее гнев, и это бесконечно расстраивает меня. Я не причинил ей вреда. Если бы ее отдали моему отцу, ей было бы намного хуже. И все же, она обращается со мной как с врагом.

— Я вернусь через несколько часов, — говорю я ей, провожая ее вверх по лестнице и обратно в особняк. — Ты можешь делать все, что тебе нравится, но я рекомендую держаться подальше от моего отца, если ты не хочешь вести неприятный разговор.

Ее щеки розовеют, и я знаю, что она думает о простынях.

— Я просто поднимусь в свою старую комнату, — натянуто говорит она, и я ухмыляюсь ей.

— Если ты собираешься спрятаться, я отведу тебя в свою комнату. Мне нравится идея, что ты будешь ждать меня там, когда я вернусь.

Лиллиана смотрит на меня, но ничего не говорит. На этот раз она не борется со мной, и это лучше, чем альтернатива.

— Вздремни, — предлагаю я. — Мы поужинаем и вернемся в пентхаус, когда я закончу.

— Хочу ли я вообще знать, куда ты направляешься? — Едко спрашивает она, и я пожимаю плечами.

— Наверное, нет, — честно говорю я ей, ведя ее вверх по лестнице в свою комнату на втором этаже. — Но, если ты решишь, что хочешь знать, возможно, я расскажу тебе, в зависимости от того, насколько вежливо ты спросишь.

Она морщит нос, и это более очаровательный жест, чем следовало бы. Мне не должно это нравиться так, как мне нравится. Мне в любом случае должно быть насрать. Но когда я вхожу с ней в комнату, я не могу удержаться и притягиваю ее к себе, моя рука на ее локте, когда я опускаюсь губами к ее губам.

Прощальный поцелуй, это более интимно, чем я хочу быть с ней. Но я не могу сопротивляться притяжению ее мягких губ. Она напрягается под моими прикосновениями, не отвечая на поцелуй, и я заставляю себя не реагировать. Вести себя так, как будто мне все равно.

— Я вернусь, — говорю я ей, а затем закрываю за собой дверь. Я не утруждаю себя запиранием. Теперь она моя, и я не думаю, что она попытается убежать. В какой-то момент мне придется поверить, что она останется на месте. Я не могу охранять ее вечно.

Бизнес, о котором я должен позаботиться, связан с одним из семейных предприятий, недорогим баром за городом, который в основном используется как прикрытие для отмывания денег. В последнее время реестров стало немного не хватать, и поскольку предупреждения, полученные менеджером, похоже, не прижились, моя работа — пойти и разобраться в этом.

Это напоминание о том, кто я такой: жестокий человек, который выполняет самую грязную работу для моего отца, когда я единственный, кому он может ее доверить. Я не мягкий человек, не эмоциональный. Что бы Лиллиана ни заставляла меня чувствовать, искушение быть мягче, хотеть чего-то, что смягчит меня, в конце концов, может только сделать меня слабее. И, если есть что-то, чего мой отец терпеть не может, так это слабость. Я не могу позволить ему думать, что мой выбор жениться на ней сделал меня менее способным. Несмотря на это, я думаю о Лиллиане, пока машина едет в ту часть города, где расположен бар. Я уже снова хочу ее, мои ладони чешутся прикоснуться к ней. То, что она чувствовала под моими руками, ее вкус… она блядь была опьяняющей. И лишение ее невинности…

Если бы дело было только в этом… если бы она не нравилась мне так сильно сейчас, когда она не девственница, даже если это только я прикоснулся к ней, но, судя по тому, как мой член пульсирует у моего бедра, я не думаю, что дело было только в ее чистоте.

Я заставляю себя отвлечься от мыслей о ней и прошлой ночи, когда захожу в бар в поисках Маркуса, человека, отвечающего за это. Я нахожу его в бэк-офисе, изучающим те же самые бухгалтерские книги, и захожу, со щелчком закрывая за собой дверь. Взгляда, который пробегает по его лицу, прежде чем он снова обретает контроль над своим выражением, достаточно, чтобы дать мне понять, что подозрения моего отца не беспочвенны.

— Маркус. Нам нужно поговорить.

Лицо мужчины становится серовато-белым, когда я прислоняюсь спиной к двери, жестом приказывая ему встать.

— Я бы хотел взглянуть на эти бухгалтерские книги, — продолжаю я, и он поднимается со стула, тяжело сглатывая.

— Конечно, босс. Нет проблем. Взгляните.

Я сажусь в неудобное офисное кресло, листаю страницы, одним глазом поглядывая на вспотевшего мужчину, чтобы убедиться, что он не бросится к двери. Он пытается сохранить непроницаемое лицо, насколько это возможно для напуганного человека. Все знают, что, если я спущусь по делам, а вы сделаете что-то не так, остаток вашего дня будет таким, что вы не скоро забудете. Если вы проживете достаточно долго, чтобы иметь возможность запомнить это, то да.