Отравленные клятвы

Николай прямо за мной, он снимает винтовки с плеча и тянется ко мне. Я понимаю, что он, должно быть, также схватил ту, которую я отбросила в сторону, когда шел за мной обратно.

— Иди сюда, зайчонок, — бормочет он, и я пытаюсь отстраниться.

— Разве мы не должны высматривать свою добычу? — Его руки скользят под мою куртку, и у меня такое чувство, что это зайдет так далеко, как я не хочу.

— У меня уже она есть мой маленький зайчонок, пойманный прямо здесь. — Его рука поднимается, чтобы захватить мой подбородок, удерживая меня там, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня.

— Ты попытаешься застрелить меня, если я сбегу? — Рычу я, но слова выходят не так сердито, как я хотела. Его рот теплый и мягкий, и его прикосновение к моему вызывает приятное покалывание на моей коже, которое, я знаю, я должна игнорировать. Я думала, что он собирается убить меня двадцать минут назад, и теперь, когда он дразнит меня по этому поводу, это заводит мня, потому что он использует это, чтобы говорить непристойности? Я что схожу с ума?

— Сначала тебе нужно было бы попытаться. — Его голос, низкое, рокочущее мурлыканье, и это должно было напугать меня. Если бы у него не было такой откровенно недоверчивой реакции на то, что я подумала ранее, так бы и было. Но даже сейчас я знаю, что это не должно оказывать на меня того эффекта, который оказывает. Даже когда непосредственная угроза миновала, меня не должно бросать в жар, когда я слышу, как он бормочет это, когда его руки сжимают мою талию.

Он опрокидывает меня на деревянный пол, его руки блуждают под моим свитером. Его руки холодные на ощупь, и я задыхаюсь, пытаясь вывернуться, но от Николая не так-то просто убежать.

— Мне нравится, когда ты извиваешься, зайчонок, — шепчет он мне на ухо. — Чувствовать, как ты вот так трешься об меня… боже, это заводит меня так чертовски сильно. — Он двигает бедрами, прижимаясь ко мне, и я чувствую, что он говорит правду. Он твердый, как скала, прижат к моему бедру, и я чувствую прилив возбуждения от этого ощущения.

— Мы не можем сделать это здесь. — Я снова пытаюсь увернуться от него, если не по привычке, то хотя бы потому, что слишком хорошо понимаю, что делаю только хуже.

— Почему бы и нет? — Николай наклоняется, покусывая мягкую кожу моей шеи. — Здесь нас никто не видит и не слышит, зайчонок.

Его бедра снова прижимаются к моим, и мне приходится подавить вздох. Он тянется вниз, дергая за пуговицу моих джинсов, и на краткий миг я невольно задаюсь вопросом, почему я так стараюсь скрыть то, как он заставляет меня реагировать. Не то чтобы он уже не знал.

Потому что ты не хочешь доставлять ему удовольствие, напоминаю я себе, как раз в тот момент, когда его рука проскальзывает в мои джинсы.

Я уже влажная для него. Этого не скроешь, нет способа притвориться, что ощущение его твердого, мускулистого тела поверх моего и давление его члена, трущегося о мое бедро, не возбуждают меня. Я слышу его стон, то, как он хихикает, когда его пальцы скользят между моих складочек, и мне интересно, что бы он сделал, если бы я его укусила.

Ему бы, наверное, понравилось.

Я чувствую, как кончики его пальцев касаются моего клитора, скользя по нему, в то время как другая его рука тянется к поясу, и я поднимаю бедра вверх, чтобы освободиться. Я собиралась попытаться освободиться. Это то, что я хотела сделать, на самом деле. Но я не могу лгать самой себе. Все, что я делаю, это вжимаюсь в его руку, добиваясь большего трения, большего прикосновения, и я чувствую, как он смеется в меня, прижимаясь ртом к моему плечу и быстрее двигая пальцами.

— Через мгновение я буду внутри тебя, зайчонок, потерпи — бормочет он. — Так что, если ты хочешь кончить до того, как тебе придется взять мой член, тебе следует перестать сопротивляться.

Пошел ты. Я не знаю, думаю ли я эти слова или произношу их, потому что я все равно проигрываю битву между моим желанием воздержаться от чего-либо, что могло бы доставить ему удовольствие, и переполняющим меня возбуждением. Давление его пальцев ощущается так приятно, и я не могу удержаться, чтобы снова не прижаться бедрами к его руке, желая большего.

— Вот и все, зайчонок. Заставь себя кончить на мои пальцы. Я знаю, ты этого хочешь. — Его рука давит вниз, даря мне еще больше этого сладкого трения, и я стискиваю зубы, чтобы не захныкать, беспомощно раскачиваясь на нем.

Я собираюсь кончить. Мне с трудом удается не произнести это вслух, сдерживая стоны, когда я чувствую нарастающий оргазм, и я знаю, что собираюсь кончить прямо на его пальцы. Я ничего не могу с этим поделать. Кажется, он точно знает, где потереть, надавить, погладить, чтобы меня затопило удовольствие, каждый дюйм моей кожи покалывает от этого, и я чувствую, как сжимаюсь, желая наполниться. Я хочу его член, и я так сильно ненавижу себя за это.

Я чувствую, как разматывается этот тугой узел удовольствия, чувствую, как мои ногти царапают деревянный пол. Я смутно осознаю, стараясь не кричать от удовольствия, что он другой рукой расстегивает молнию. Я каждый раз поражаюсь тому, насколько огромен его член. Я все еще содрогаюсь от своего оргазма, когда его другая рука стаскивает мои джинсы вниз, достаточно далеко, чтобы он мог проникнуть между моих бедер. Мне приходится сдержать еще один крик, когда набухшая головка его члена упирается в мой вход.

— Боже, ты такая чертовски тугая, — выдыхает он, прижимаясь ко мне, пока его бедра толкаются вперед. Это всего лишь первый дюйм, но растяжка обжигает жгучей болью, которая почти сразу превращается в удовольствие, как в первую ночь заново. Сколько времени это займет, прежде чем мне перестанет казаться, что я каждый гребаный раз теряю девственность? Я практически теку, а его все еще почти слишком много.

Я поднимаю руку, намереваясь попытаться оттолкнуть его, но вместо этого хватаю его за плечи, впиваясь ногтями в шерсть его свитера, когда его бедра снова качаются вперед, толкая в меня еще больше своего невероятно толстого члена. Это так приятно, я бы хотела, чтобы это было не так хорошо. Это может вызвать привыкание, то, как он толкается, наполняя меня, прижимая к деревянному полу. Это ощущается лучше, чем в постели, лучше, чем в бассейне, что-то грубое и безумное в том, чтобы трахаться в лесу в охотничьем стойбище, где любой проходящий мимо может услышать, если бы слушал достаточно долго.

Кажется, что промолчать почти невозможно. Я знаю, что он пытается заставить меня кричать с каждым сильным толчком. Его рука скользит под мой свитер, под мой лифчик, его ладонь накрывает мою грудь, так что она трется о мой сосок с каждым движением его бедер, пока не возникает ощущение, что между моим твердым соском и твердым скольжением его члена проходит прямая линия трепещущего удовольствия.

Он собирается заставить меня кончить снова. Выхода из этого нет. Это слишком приятно, его распухшая головка трется о точку глубоко внутри меня, о существовании которой я даже не подозревала, снова и снова, пока давление не нарастает, и мне кажется, что она вот-вот лопнет.

Мои ногти впиваются в шерсть его свитера, сквозь ткань впиваются в его кожу. Я слышу, как он стонет, чувствую, как он содрогается рядом со мной, и у меня появляется какая-то безумная надежда, что он может кончить первым, что этого может быть достаточно, чтобы сделать это быстро, хотя я знаю, что это оставит во мне боль и неудовлетворенность.

Я должна была знать лучше. Он входит в меня так глубоко, как только может, прижимаясь ко мне бедрами так, что каждое движение прижимает его к моему клитору, его член заполняет меня, и я не могу остановить нахлынувшее наслаждение, воспламеняющее каждый нерв в моем теле, когда я разрываюсь по швам.