Отравленные клятвы

— В который ты меня втянул. — Она тяжело сглатывает. — Я не хотела быть частью всего этого.

— Может быть, и нет. Но ты всегда собиралась быть здесь. Я просто позаботился о том, чтобы твое знакомство с ним не закончилось твоей смертью.

Я опускаю нож, разрезая кремовую шерсть ее свитера до конца, и он разлетается в стороны. Я вижу изгибы ее грудей в светлом бюстгальтере, который она носит, бледную плоть ее подтянутого живота, и мне хочется протянуть руку и прикоснуться к ней. Я хочу провести руками по всему ее телу, поглотить ее, но это не то, для чего я здесь прямо сейчас. Она должна понять ситуацию, в которой оказалась.

— Не притворяйся, что тебе это не доставляет удовольствия. — Я хочу думать, что это не так. Но когда я делаю движение ножом, чтобы она стряхнула куски свитера, мой член снова дергается под тканью моих джинсов. Она не двигается, и я вздыхаю.

— Чем сложнее ты это делаешь, тем больше времени это займет, зайчонок, — говорю я ей, протягивая руку и стаскивая свитер. Тремя быстрыми движениями я разрезаю бретельки ее бюстгальтера, и он тоже спадает, оставляя ее обнаженной выше талии, стоящей в ногах нашей кровати. — Ты можешь сама снять джинсы, зайчонок. Или я начну с них.

Ее пальцы дрожат, когда она расстегивает пуговицу, ее взгляд прикован к ножу. Она рывком расстегивает их, спуская джинсовую ткань с бедер, и на этот раз оставляет трусики на себе не потому, что хочет подчиниться мне, я знаю, а потому, что не хочет быть полностью обнаженной, прежде чем я заставлю ее.

— Они следующие. — Я указываю на черный хлопок, и она сердито смотрит на меня. — Хорошо. — Я пожимаю плечами, делая шаг вперед, и она отшатывается.

— Ладно! — Ее пальцы зацепляются за пояс. — Я сниму их. Не… — она прикусывает губу, снова вздрагивая, когда смотрит на нож, и я не могу не задаться вопросом, испытывает ли она такое отвращение к нему, потому что он пугает ее, или потому, что он ей немного нравится. Я узнаю достаточно скоро.

Лиллиана спускает черные трусики с бедер, открывая мне остальную часть себя, и я получаю свой ответ, даже не прикасаясь к ней. Ее киска розовая и раскрасневшаяся, губы слегка припухли, и я вижу намек на ее возбуждение, поблескивающий по краям ее складочек, и не только потому, что в ней все еще осталась моя сперма с прошлого раза. Этой мысли достаточно, чтобы заставить меня напрячься. Мой член упирается в ширинку, и Лиллиана видит это, ее губы кривятся, когда она насмехается надо мной.

— Ты увлекаешься запугиванием женщин. Посмотри на себя. Ты сейчас чертовски тверд, после того как наставил на меня нож.

— У меня возбуждение от того, что я заставляю тебя раздеться. — Я свирепо смотрю на нее, складываю нож и убираю его обратно в карман, пока она пинком отбрасывает трусики. — Но, если ты хочешь проверить свою маленькую теорию, мы можем попробовать.

Она тяжело сглатывает, и я киваю.

— Хорошо. Ты начинаешь понимать, что болтовня в мой адрес не сделает это лучше. Теперь давай попробуем следующий шаг. — Я тянусь к пряжке своего ремня и вижу, как ее глаза расширяются. — Повернись и нагнись. Хватайся за подножку.

— Нет. — Ее нижняя губа дрожит. — Тебе было недостаточно трахать меня там, для тебя…

— Я не собираюсь трахать тебя. — Я выдергиваю ремень из петель своих джинсов, складывая в руке, и глаза Лиллианы расширяются.

— Николай! Ты не можешь…

— Я могу, — уверяю я ее. — И я собираюсь. Но если ты хочешь продолжать так произносить мое имя, пока я это делаю, я не буду жаловаться.

Я вижу, как ее подбородок выпячен, нижняя губа все еще дрожит, и, черт возьми, если это не заставляет мой член пульсировать и болеть. Я хотел, чтобы это было чисто наказанием, а не тем, чем я занимаюсь с женщинами, которым плачу в секс-клубах Чикаго. Тем не менее, мысль о том, чтобы увидеть ее покрасневшую задницу от моего ремня, заставляет мой член напрягаться, предварительная сперма стекает по моему стволу и пропитывает мои боксеры, когда я снова делаю ей знак повернуться.

Она качает головой, тяжело сглатывая, и я вздыхаю.

— Ты только делаешь себе хуже. — Я делаю шаг вперед, моя рука на ее плече, когда я решительно разворачиваю ее, толкая ее вниз, так что она наклоняется к краю кровати. — Хватайся за подножку и держись. Если ты пошевелишься, я найду способ привязать тебя к ней. Ты не выберешься из этого, зайчонок.

— Перестань называть меня так, — шепчет она дрожащим голосом, когда ее пальцы сжимаются на подножке. Я вижу, что она напугана, но мне трудно думать о чем-то другом, кроме того, как чертовски великолепно она выглядит, вот так наклонившись, изгиб ее спины и наклон ее задницы создают самую красивую гребаную картинку, которую я когда-либо видел, припухшие губки ее киски выглядывают между бедер. Я все еще вижу перламутровые капли моей спермы между этими розовыми складочками и свежее, блестящее возбуждение, которое говорит мне, что что-то в этом тоже возбуждает ее.

— Считай, зайчонок — говорю я ей. — Если ты будешь слушаться меня и не будешь сопротивляться, я остановлюсь на двадцати.

— Двадцать? — Выдыхает она, и я делаю шаг за ней, все еще достаточно далеко, чтобы видеть идеальный вид на нее сзади, но в состоянии дотянуться до нее ремнем. — Николай, пожалуйста…

— Теперь слишком поздно умолять, малышка.

Я не опускаю ремень так сильно, как мог бы, при первом ударе. Она все равно дергается на месте, испуская вздох, когда кожа касается ее бледной плоти, оставляя след, который заставляет мой член дернуться, видя красную полосу, оставшуюся позади. Она больше ничего не говорит, и я замолкаю в ожидании. Когда больше ничего не приходит, я качаю головой.

— Я сказал тебе считать, Лиллиана.

— Пошел ты, — выплевывает она, и я вздыхаю.

— Лиллиана, я буду продолжать делать это до тех пор, пока ты не начнешь считать. И дальше будет двадцать. Если ты заставишь меня ждать слишком долго, я начну увеличивать это число. — Я протягиваю руку, провожу пальцами по оставленной отметине, и она вздрагивает от моего прикосновения. — Ты не можешь бороться с этим, маленький кролик. Ловушка причиняет меньше боли, когда ты перестаешь извиваться.

Она медленно, прерывисто вздыхает, ее пальцы сжимают деревянную подножку. Когда я снова опускаю ремень, она снова ахает, но на этот раз шепчет:

— Один.

— Хорошая девочка. — Я опускаю ремень с противоположной стороны.

— Два.

Она продолжает считать, а я опускаю кожу снова и снова, наблюдая за рисунком, который она оставляет на ее идеальной плоти. К пяти я слышу, как она начинает хлюпать носом во время счета, а к десяти она плачет. Но к двенадцати я могу сказать, что происходит что-то еще, то, что я подозревал с того момента, как разрезал ее свитер.

Она мокрая. Я вижу, как возбуждение начинает стекать по ее бедрам, ее киска еще более набухла и покраснела, на оттенок светлее, чем ее покрасневшая задница. И когда я опускаю ремень для четырнадцатого удара, тихий вскрик, который она издает, заканчивается стоном.

— А, вот и мы, зайчонок. — Я протягиваю руку, нежно проводя пальцами по оставленным мной отметинам. — Тебе это нравится, не так ли? Это больно, но и приятно.

Лиллиана качает головой, и это меня не удивляет. Она никогда не собирается в этом признаваться. Но она не может скрыть это от меня, так же, как и свое возбуждение в постели.

— Это нормально, когда тебе это нравится, малышка. — Я снова опускаю ремень, мой член дергается, когда она, задыхаясь, досчитывает до пятнадцати. — Начни стонать для меня, зайчонок. Позволь мне услышать, как сильно тебе нравится, когда мой ремень касается твоей красивой кожи.