Отравленные клятвы

Я извиваюсь в его руках, извиваясь и молотя, и это выводит нас обоих из равновесия. Мы падаем на землю, Николай сверху, вдавливая меня лицом в снег, и я дико дергаюсь под ним, паникуя.

Смутно я понимаю, что он твердый. Я чувствую, как он прижимается к моей заднице через джинсы, твердый как камень от того, что я извиваюсь рядом с ним или потому, что он возбужден мыслью о том, что он собирается сделать со мной дальше.

— Оставь меня! — Кричу я. — Оставь!

— Я сделаю это, как только ты скажешь мне, почему ты убегала. — Рот Николая очень близко к моему уху, его дыхание теплое на нем, и я ненавижу дрожь, которую это вызывает во мне. Ничто в этом не должно меня возбуждать. Но его тело твердое, горячее и мускулистое напротив моего, его член прижимается ко мне, и я могу представить, как он берет меня здесь, на снегу, входя в меня, как животное, которым я его себе и представляю.

Это не должно быть тем, чего я хочу. Что со мной не так? Почему он заставляет меня думать о таких ужасных, грязных вещах?

— Отпусти меня! — Я снова сопротивляюсь ему, и он протягивает руку, прижимая мои запястья. Это посылает через меня еще один горячий толчок возбуждения, и я бью его по голеням, отчаянно пытаясь выбраться из-под его веса. — Я не собираюсь быть твоей гребаной добычей!

Николай очень тихо нависает надо мной. Его руки не отпускают мои запястья, но он остается тихим и неподвижным в течение нескольких долгих секунд, а затем я чувствую, как он начинает дрожать надо мной. Мне требуется мгновение, чтобы понять, что он смеется.

Он поднимается, отступая назад, когда отряхивается, глядя на меня с полным недоверием.

— Лиллиана, ты же не пытаешься сказать…черт возьми, ты думаешь, я привел тебя сюда, чтобы охотиться на тебя?

Он смотрит на меня так, как будто у меня выросло две головы, и это меня бесит. Боже, иногда он так чертовски злит меня, что я хочу убить его. Он все еще смеется, его рот подергивается, и я смотрю на него с другой стороны разделяющего нас пространства, дрожа.

— О, как будто это такая новость! — Кричу я на него, чувствуя, как весь этот гнев снова начинает подниматься у меня в животе. — Ты называешь меня зайчонком, ты дразнишь меня тем, что хочешь меня съесть, ты берешь меня в лес на предположительно импровизированную охоту…

— Это хобби, Лиллиана, — терпеливо говорит он. — У людей они есть.

— Не у организованных преступников-социопатов! — Мой голос все еще отдается эхом среди деревьев, но мне все равно. Мне уже все равно.

— Это то, за кого ты меня принимаешь?

— Это то, кто ты есть! Ты… — Я замолкаю, тяжело дыша, и он качает головой, глядя на меня.

— Я блядь не могу поверить, что ты думала, что я привел тебя сюда, чтобы охотиться на тебя. Это пиздец малышка. — Он все еще чертовски смеется, когда говорит это, и это заставляет меня чувствовать себя уязвимо.

— Это пиздец? — Я бросаюсь на него, сильно толкая в грудь, и когда он отшатывается, я замираю, мой желудок внезапно скручивается узлом.

Я не думала о том, что я делаю. Это была непроизвольная реакция на то, что я считала ужасной шуткой и я не только, вероятно, не должна была бить Николая Васильева, я еще и в ужасе от того, что это ощущается… почти как обычный спор. Похоже на глупое недоразумение, возникающее у супружеской пары. Как будто у нас первая ссора.

Мы вместе уже два дня. Он уже действует мне на нервы. Я чувствую острую вспышку паники, и она только усиливается, когда Николай ухмыляется, его серо-голубые глаза выглядят особенно голубыми и озорными, когда он наклоняется и зачерпывает пригоршню снега, набирает его в ладони и швыряет в меня, прежде чем я успеваю подумать о реакции. Это поражает меня настолько, что я не двигаюсь в течение секунды после того, как снежок попадает в меня, ударяясь о плечо и забрызгивая одежду. И когда я реагирую, это не то, что, я думаю, я должна была сделать.

Поначалу почти не осознавая, что я делаю, я наклоняюсь и зачерпываю пригоршню собственного снега, скатываю его в шарик, прежде чем швырнуть в Николая. Он смотрит на меня короткую секунду, как будто не может до конца поверить, что я действительно это сделала. Я ожидаю, что он набросится на меня. Чтобы наказать меня. Не может быть, чтобы это было нормально, что я шлепнула наследника Василева по руке, а затем запустила в него снежком.

Но вместо этого он смеется. И бросает еще один снежок.

Я не совсем понимаю, что происходит. На несколько минут я забываю, что должна ненавидеть его, и что минуту назад у меня были ужасные подозрения на его счет, и я не хочу быть здесь. Мне никогда по-настоящему не было весело с кем-то. Я никогда не играла просто ради удовольствия. Но на короткое время я поиграю в снежки с Николаем Васильевым, и это будет весело.

Я останавливаюсь, запыхавшись и пораженная происходящим, а Николай оказывается совсем рядом со мной.

— Похоже, тебе это понравилось, зайчонок, — бормочет он, протягивая руку, чтобы провести большим пальцем по моей скуле. Его взгляд опускается на мои губы, а затем снова поднимается, чтобы посмотреть мне в глаза. Его взгляд мягче, чем был раньше, и это поражает меня. — Не говори, что ты не так, — бормочет он. — Я не хочу этого слышать.

Дело в том, что я не собираюсь говорить, что мне это не нравится. Впервые мне не хочется лгать ему и утверждать, что это было невесело, и это пугает меня до чертиков. Ничего не должно измениться. И я помню расплывчатый план, который я пыталась составить, прежде чем мы начали поход сюда.

— Давай просто продолжим, — говорю я ему, отстраняясь, прежде чем он успевает поцеловать меня. — Я хочу быть за тем деревом, подальше от ветра. — Я хочу немного побыть с ним наедине, но я знаю, что пока этого не получу. Больше всего на свете я хочу, чтобы весь этот странный, испорченный день закончился.

— И ближе ко мне? — Ухмыляется Николай. — Ты уверена, что я не собираюсь тебя съесть?

— Давай просто уйдем? — Я протискиваюсь мимо него, возвращаясь тем же путем, которым мы пришли.

— Ты знаешь, куда идешь? — Спрашивает он мне вслед, и я продолжаю упрямо идти вперед, отказываясь оглядываться на него

— Я пойду по твоим огромным, очевидным следам, — огрызаюсь я и слышу, как он смеется у меня за спиной.

— Ты знаешь, что говорят об огромных ногах, но это не имеет значения. Ты уже видела это.

Серьезно, он когда-нибудь останавливается? Я продолжаю тащиться вперед, сквозь снег, всю обратную дорогу к стоянке деревьев. Я чертовски измотана, голодна и более чем немного взбешена, и мне интересно, сколько времени это займет, прежде чем мы сможем вернуться и поесть. Интересно, взял ли он ланч.

Интересно, есть ли хоть малейшая вероятность, что я все еще смогу осуществить свой план.

Что, если я уже не хочу? Что, если…

Заткнись. Прекрати это. Ты хочешь убраться отсюда. На самом деле ты не хочешь быть замужем за Николаем Васильевым. Игра в снежки и милый момент этого не меняют. Приведи в порядок свою гребаную голову.

Я подхожу к лестнице и начинаю подниматься, прежде чем понимаю, что иду первой, значит, у него будет вид, что он наблюдает за мной. Проходит всего несколько секунд, прежде чем я слышу его голос позади себя, и мне не нужно видеть ухмылку на его лице, чтобы понять, что она есть.

— Мне нравится вид, зайчонок, — говорит он с нижней ступеньки лестницы, и я взбираюсь быстрее, надеясь, что он не попытается меня лапать. — Я должен позволить тебе сначала полазить по всему.

— Я собираюсь на много чего залезать? — Огрызаюсь я на него в ответ, забираясь на дерево. — Я этого не планировала, так что дай мне знать.