Отрочество
Шрифт:
Ума хватило, с тётей Песей мыслёй поделиться. Та лоб похмурила, да и выдала, где такое в Одессе вообще может быть.
… — хрень! — подытожил я вечером после умывания перед ужином, замотав Саньку и Фиру до чуть не полного обезноживания. И настроение, ну вот никакое!
Все такие кресла, што либо дорого-богато, либо дёшево-хреново. По деньгам-то ладно! Потяну. Но все, вот до единого все модели — громоздкие. В таких только со специальным человеком разъезжать, ну или самому если, то здоровым нужно быть.
В смысле — обезноженным, но с силой в руках. А никак не мальчишкой
— Ага! Для прогулки по парку, когда раненого героя таскает по дорожкам медсестра, — надыбился я, не садясь пока, — А по городу умаешься, да и самому если… што, будто не пробовал?
— Ну, пробовал, — хмуро отозвался брат, — тяжко.
— Ладно, не серчай… сам видишь, ерунда какая.
19
Модель колясок, известных с 1783 года, и на тот момент самая передовая. В 1881 г. конструкцию коляски дополнили внешним ободом меньшего диаметра, дабы колясочник мог самостоятельно крутить колёса на улице не (слишком) пачкая руки.
— Ну вот взял бы, да и сделал, — не сразу отошёл Санька.
— Хм…
— Неужто возьмёшься? — поразилась молчащая до того Фира.
— А? Угу… я так прикинул, што в этих колясках лишнего много. Вполне себе надёжные и даже комфортные, но очень уж неподъёмные! Для начала… — я поглядел на огрызок карандаша, невесть откуда взявшегося в руке. А, Фира… вот и листок… — спасибо!
— Для начала, — повторил я, — парусина, — оно хоть под жопой, хоть за спиной, так и ничуть не хужей деревяшек.
— А если порвётся? — заинтересовался Санька.
— Так не сразу! — парировал я, — А заменить и недолго! И дёшево. Потом…
На листе бумаги начал появляться набросок будущей коляски — начерно, грубо пока. Но вот ей-ей! Даже и так видно уже, што — получается! Может и не лучше бат-колясок, но в своём роде, как лёгкие…
«— И дешёвые» — вылезло подсознание.
… вполне годные.
— Надо будет патентовать, — подытожила тётя Песя, не прерывавшая до этого момента наш разговор, — Я таки понимаю, шо ты не последний шлемазл, и догадаешься об этом без старой мине, но напомнить считаю надом!
— Хм… — считать себя шлемзлом отчаянно не хочется, но признать таки надо, шо местами и да! Не догадался. В смысле, потом бы до мине точно дошло, но это могло бы стать сильно потом, потому как работать привык во дворе, перед чужими глазами. И вообще, не скрываясь. А народ здесь хоть и да, но таки ушлый не в меру, и до денег такой себе нюх, шо не у каждой охотничьей собаки имеется! Со всем уважением обкрадут, и даже с немножечко приязнью.
— Я таки всё понимаю за деньги и науку, — тётя Песя решительно убрала со стола бумаги и начала раскладывать еду, — но давайте об этом немножечко потом, и лучше бы завтра!
Четырнадцатая глава
— Цирк с конями приехал, — засмеялась тихохонько Фира, глядя на дядю Гиляя, устроившего во дворе превеликий шум и беспорядок. Как-то так получилось, што вот — въезжает извозчик, с подножки экипажа легко соскакивает массивная фигура опекуна.
А
потом — разом! Закаруселило вокруг! Санька вокруг опекуна щенком весёлым прыгает, разрумянившаяся тётя Песя встречает, и чуть не весь двор вокруг гомонит. Такое себе ай-на-нэ при встрече цыганского барона, только на жидовский лад.Владимир Алексеевич елью рождественской в центре двора высится, и только хоровод вокруг. Разом со всеми успевает говорить, сувениры раздаёт, на вопросы отвечает, с извозчиком спорит о достоинствах донских лошадей.
Я степенно, как и положено взрослому, подошёл… и взлетел в воздух! А потом ещё!
— Сикилявка! — меня опускают на землю, — Напружинь руку!
— Песса Израилевна! Кормить и гонять! — не отпуская напружиненный бицепс, говорит опекун истово закивавшей женщине, — Эка тощая оглобля! Правда, жилистый, этого не отнять. Хотя насчёт гонять, он и сам себя загоняет, но кормить, хоть бы и через клистир! А то знаю его привычки — не есть, как заучится иль заработается.
— А ты, — он поворачивается к Фире, — да никак ещё больше похорошела? Ну, не красней!
— Хая! — взмах могучей длани, — Поспрашивал по тому делу, вот!
Рубин, а в девичестве Коэн, благодарно принимает письмо, а дядя Гиляй не останавливается, такой себе смерч по двору закружился.
Извозчик коня вожжами тронул, а сам оглядывается через плечо то и дело. Интересно! Так и уехал с повёрнутой шеей, ухмыляясь в густую бороду.
За богато накрытым столом байки, размахивание руками, пученье глаз… но культурно! Никаких тебе чавканий при этом, брызганий и спешки. Вот как, а?!
Умял чуть не больше всех нас, и по животу себя похлопал с довольным видом.
— Не был бы я счастливо женат… и подмигивает зардевшейся Фириной мамеле.
— Да ну вас, — и ручкой от него отмахивается этак кокетливо, а сама глазами стреляет. Такая себе крепость, с открытыми воротами и чуть не проломами в стенах.
— Ну-с! Господа хорошие, — напившись чаю, он поглядел на нас с Санькой, — рассказывайте!
Ну мы и наперебой! Про якобы падение Мишкино с сарая. Врём! И опекун понимает, што мы врём, и мы понимаем, што оно понимает… Искорки только в глазах, насмешливые и понимающие.
Вроде как правила игры такие — врать в подобных делах, преуменьшая перед родителями реальную опасность. Ну или опекунами, дедушками-тётушками, не суть.
Вот и в нашем случае — он думает, што всё понимает, и на самом деле Мишка сломал ногу несколько более авантюрно. А про плановую операцию, загодя продуманную и осуществлённую — не в курсе. Гм… наверное.
— Значит, баббит? — он поднял коляску на стол в мастерской, и начал внимательно рассматривать конструкцию, — Интересное решение. Складывается?! Хм…
Немного повозившись, дядя Гиляй легко сложил коляску и разложил обратно. Взвесил на руке, поставил на пол, и с некоторым сомнением надавил на сиденье ладонью.
— Ну, для детей…
— А вы сядьте!
— Н-да? — и такой себе вопрос ехидный в глазах!
— Ручаюсь!
— Ну… — без лишних слов он опустил своё массивное тело на сиденье, придержав сперва часть веса на подпружиненных ногах, — хм…
Приподнял ноги, поставив на подножку, и раскачался в кресле. Прислушался к ощущениям и проехался по мастерской туда-сюда.