Отрочество
Шрифт:
Иду неспешно, здороваясь касаниями со знакомыми домами и всеми встреченными деревьями. Мявкнула вопросительно трёхцветная кошка, вышедшая из подворотни с задранным хвостом, и я присел, наглаживая мурлыку. Толстенькая, ухоженная, ласковая, она бодала мои руки и колени, требуя ласки.
— Всё, всё, — встаю нехотя, — в другой раз если встретимся, а сейчас прости, меня Фира ждёт.
Из подворотни вылетела нескладная фигура, путающаяся в собственных ногах, и подхватываю её за ворот, не давая упасть вовсе уж жёстко…
— Николай?!
… — и дружков твоих мы… — выбежавшие вслед за Корнейчуком
— Про дружков — особенно интересно, — ласково сказал я, — давай, не стесняйся в выражениях.
— Ты только не стреляй, — горячечно зашептал Коля, — а то как тогда…
Миг, карабин на плече, а в руках берберский прямой меч, прижатый к развилке между большими пальцами ног словоохотливого вражины.
— Ой… — прошептал ругатель, подымаясь на цыпочки и делая какающие глаза.
— Ну… — подбодрил его я.
— Можно мы уж пойдём? — тихохонько спросил один из троицы, с ужасом косясь то на меч в междуножии дружка, то на мой бедуинский наряд, одетый ради антуража.
Клинок на себя, короткий взвизг… и мокрое пятно на штанах, пахнущее отнюдь не кровью. И топот удаляющихся ног.
Оружие в ножны… и сажусь на брусчатку рядом с беззвучно хохочущим Корнейчуком.
— Как тогда? — спрашиваю его, давясь смехом.
— Ага! — широкая улыбка мартовского кота в ответ, и снова беззвучный смех, от которого болят бока.
Коля взялся провожать меня, весьма юмористически рассказав о своём приключении с замужней, но несколько легкомысленной женщиной. И сомнительные типы, выходит, в своём праве, но… как уж вышло.
— Егор? — Фира сделала шаг, неверяще глядя на меня, — Егор!
… и она крепко обняла меня, уткнувшись в грудь лицом.
А меня уже тормошила заплаканная от радости тётя Песя, Санька…
— Санька?! Дядя Гиляй!? — Я неверяще уставился на них, — а…
— Мария Ивановна и Надя дома остались, — понял меня опекун, улыбаясь в усы, — я сюда по делам, а заодно и Саньку взял, он всё-таки не гимназист, а по-прежнему вольнослушатель.
Дворик уже проснулся, и любопытные соседи потянулись на наше шапито. Вопросы, ответы, подарки…
… но без небольшого скандала всё-таки не обошлось. Он начался камерно, немножечко после встречи и расхождения соседей.
— Слушай сюда! — Владимир Алексеевич тяжело припечатал ладонью массивную столешницу, — Твои приключения описаны в десятке европейских газет, и ты должен пообещать мне, что впредь будешь вести себя осмотрительней, а не как разнузданный башибузук!
— Куда ещё осмотрительней!? — вылупился я, — За всё путешествие всево одна поножовщина и две перестрелки!
— Всего?! — взвился было опекун, но тут же опустился на стул, — И разве только две? Мне рассказывали как минимум о полудюжине!
— Врут! — я ажно закипел от столь возмутительного поклёпа, — Перестрелок — две! А если я предупредительно стреляю в одну сторону, а в меня потом нет, то это никак не перестрелка!
— Предупредительно, — дядя Гиляй вздохнул, — В голову, это предупредительно?
— Ну да! Других предупреждаю, штоб не лезли.
— Н-да, — он пожевал губами, — башибузук как есть, что ж вырастет — то?
— Инженер, —
без тени сомнения ответил я, и Фира закивала согласно, беря меня за руку.— Ну ты-то хоть… — Владимир Алексеевич повернулся к Саньке.
— А чего они?! — отозвался брат, вставая рядом, — Мы, Сенцовские, так-то смирные.
— Да умоется кровью тот, кто усомнится в нашем миролюбии [62] , — пробормотал опекун, прекращая разнос с видом человека, с размаху наступившего на грабли.
Эпилог
62
Гай Юлий Орловский «Ричард Длинные Руки».
Справный мужик Иван Карпыч курил, поглядывая искоса на супружницу, суетливо хлопочущую у дрянной поддымливающей печи, разражаясь время от времени перхотным сухим кашлем. После переезда в Штаты Катерина Анисимовна резко сдала, будто постарев разом на десять лет, растеряв от здешней непростой жизни чуть не половину зубов, и начисто лишившись остатков женской привлекательности.
«— Как головёшка потухшая, — пришло на ум Ивану Карпычу, — огня уже не разжечь, один только запах дымный и остался. Видимость только бабья, и та от тряпок женских, да волос долгих»
Крякнув досадливо, он в две затяжки докурил цигарку, притушив остатки об мозоли на ладони. Супружница, будто чувствуя мысли, сжалась, виноватясь в бабьей своей неладности.
«— Ни Богу свечка, ни чорту кочерга, — окинув взглядом постылую супругу, скривился справный мужик Иван Карпыч, — ни по мущщинской надобности не годна, ни по хозяйству толком. Так только, зряшно небо коптит да хлеб жуёт»
Сдавленно охнув, женщина прижала руку к подрёберью, и остановилась ненадолго, поджав старушечий рот, отчево в груди супруга вновь разгорелось тлеющее раздражение. Ишь, болеть вздумала! Работать надобно! Работать!
Ить денежки легко растранжирить — дунь, и нету. Известное дело, бабы! Только начни, и оно так и пойдёт — на дохтура, да на комнатку не в сыром подвале, еду получше. Ишь!
Аксинья вон на консервном заводе работает, и помалкивает. Все денежки в семью несёт, в кубышку! Поначалу невеститься вздумала, прихорашиваться, но он её быстро поучил.
Роток на замок, глаза долу, знает теперича своё место девка! Потому как учить надо! Известное дело — бей бабу молотом, будет баба золотом.
Он, Иван Карпыч, справный мужик, и выйдет ещё в люди! Да так выйдет, што все заговорят! Денежки-то вот они, в жилетке.
В крохотной подвальной каморке, освещаемой сейчас только тусклым светом из грязного окошка под самым потолком, всё близко. Привстав, он похлопав по жилетке с червонцами, снятой с вечера по случаю липкой жары.
Плотная ткань, набитая монетами до полной кольчужности, дырявой тряпочкой упала на бетонный пол.
— Господи, — засуетился мужик, охлопывая жилетку, — господи…
Вцепившись большими руками в давно не стриженные волосы, он завыл волком, исказив лицо.
— Аксинья… сука… — он встал, страшно щерясь, — не бить просила? Кровиночку? Вот кровиночка твоя, вот!