Отряд
Шрифт:
Ласковые руки Василиски сняли с Ивана кафтан, а затем и рубаху, провели по груди, плечам… Юноша дрожащими пальцами расстегнул мелкие пуговицы Василискиного саяна, сбросил его в траву, через голову стащил с девчонки рубаху…
– Ну?
– Та шутливо отстранилась.
– Давай-ка, теперь в траву, разом! И-и раз-два…
Прыгнули, завалились, ощутив кожей звонкую прохладу росы. Вынырнув из пахучего разнотравья, Иван привлек к себе Василиску и, обняв, жарко поцеловал в губы.
– Еще, еще… - затрепетала дева.
– Целуй меня крепче, любый… И не только целуй… Сегодня ведь нет грехов!
А
Утомленные первым любовным пылом, разлеглись, подложив под головы руки, и молча смотрели на звезды. Кто-то тяжело прошагал мимо. Иванко привстал, дернулся, увидев широкие плечи незнакомца. Тот, услыхав шевеление, обернулся - чернобородый мужик со шрамом! Ныряльщик!
– Веселитесь, веселитесь, - ощерив зубы, негромко сказал мужик.
– Я вам не мешаю, и вы не вздумайте мешать мне, ясно?
Погрозив влюбленной парочке кулаком, он скрылся в лесу.
Василиска обняла Иванку за плечи, прижалась, зашептала:
– Знаешь, кто это?
– И кто же?
– Он ищет цветок папоротника - тот открывает все клады.
– Вот как?
– Иван улыбнулся, подумав, что такой цветок никак не помешал бы и ему - серебришка-то осталось совсем мало.
Девушка погладила его по плечам, поцеловала в шею, повалила в траву… Ох, сладко!
Потом встали, переглянулись.
– Ну что, теперь на реку?
– Одежку надевать будем?
– А зачем? Возьмем с собой, все равно снимать.
Они вышли к реке значительно выше, не там, где купались все. Но и здесь было хорошо, тихо, спокойно; на широком плесе играла рыба, а снизу доносились песни и смех.
– Эх, хорошо!
– Тсс!
Вынырнув, Иванко прижал палец к губам. С того берега доносились какие-то звуки, словно бы таясь шло много народу.
– Давай-ка неслышненько в камыши, - схватив Василиску за руку, скомандовал юноша.
– А ты?
– А я здесь послушаю.
Дождавшись, когда девушка спрячется, Иванко осторожно подплыл к противоположному берегу, заросшему густым ивняком и ольхою. Выбрался, затаился, прислушался.
– И где они? Что-то не видно, - произнес чей-то сипловатый голос, казалось, прямо над головой затаившегося в кустах Ивана.
– Не видно?
– кто-то мерзко захохотал, словно базарная баба.
– А ты, кормилец, прислушайся-ка! Слышь, как регочут?
– А и впрямь, - согласился сиплый.
– Слышно! Утра подождем, сейчас темновато больно, упустим.
– Отец настоятель наказывал, чтоб особо не зверствовали, - вмешался в разговор третий голос, как видно, принадлежавший молодому парню.
– Велено проследить.
– Да ладно тебе, брате! Всего-то отымем парочку-другую двоеверок - от них не убудет, эко дело. Ну а остальных, кто попадется, в поруб!
– Вы ждите, - со смешком произнес бабьеголосый.
– А я с людишками кое-какие пути перекрою. Кого сможем - имаем, верно, Федя?
– Верно, верно! На святое дело идем.
– Инда, идите с отрядцем малым. Справитесь?
– Божьею волей.
– Ну а мы все ж света дождемся.
Ага! Значит, будут дожидаться утра - тут же смекнул Иван. Осторожненько спустился вниз, нырнул, не поднимая брызг, доплыл
до камышей, зашептал:– Василиска, ты где?
– Здесь, тебя дожидаюсь, - так же шепотом отвечала девушка.
– Что там такое?
– Одевайся, идем. Предупредить надо.
– Предупредить? Кого?
– Кого надо. Идем!
Когда, уже ближе к утру, монастырские и просто охочие укрепиться в вере люди, вооруженные копьями и дубинами, выбрались на поляну, их разочарованным взорам предстала лишь пара догоравших рыбацких костров.
– Неужто не было?
– хмуро произнес сиплый.
– Да как же не было! Эвон, в кустах-то, гляньте… Да и на деревьях тоже, и внизу, в камышах…
Сиплый нервно прикусил губу: в кустах, в камышах, на ветках деревьев, словно в насмешку, висели желтые купавские венки.
Глава 15.
Соглядатаи
Средневековый человек умел каяться, умел и притворяться. Ю. Г. Алексеев. Государь Всея Руси
Июнь 1603 г. Стретилово
Митька так и не смог выбраться ночью на праздник - некогда было. Бабка Свекачиха всерьез взялась за слуг, досталось и попавшим под горячую руку Онисиму с Митькой. Дворовые слуги носились по двору, чего-то таскали, парили, жарили - видать, готовились к пиру, который, впрочем, на бабкином подворье устраивался почти каждую ночь, естественно, ежели приходили гости. Вот и сейчас готовились.
Воспользовавшись суматохой, Митька смыкнул было к воротам, да нарвался на бабку.
– Эй, отроче!
– Свекачиха поманила его пальцем.
– Чего без дела околачиваешься? Иди, вон, парням помоги.
Дюжие парни-оброчники, матерясь, ворочали приготовленные для частокола бревна. Они уж давно лежали, еще с весны, толстые сосновые бревнища, кои, по уму, надо было б давно обтесать да вкопать вместо покосившегося бабкиного заборчика, но вот пока как-то руки не доходили. А теперь вот дошли.
Крякнув, двое парней, поднатужась, перевернули бревно. Подошедшему Митьке вручили скребло да поставили на ошкурку, куда ж еще-то? Нешто слабосильный отрок способен этакие бревнища ворочать? За всеми работниками пристально наблюдала сама хозяйка - попробуй-ко чего не сделай! Митрий быстро употел, упарился - не привык скреблом действовать, не было навыка, вот и уставал быстрее других. Сжав зубы, потихоньку оглядывался - Онисима нигде не видел, вот ведь, прохвост, сбежал все-таки! Наверняка на Купальскую ночь, на праздник, ужо завтра будет хвастать! Странно, что и главный надсмотрщик, плоскорылый Федька Блин, тоже нигде не отсвечивал. Неужто и он на праздник сбег? Да ну, не может быть - уж больно заметная фигура, а отпроситься - так не отпустила бы бабка. Эвон, работы-то!