Отшельник

Меня зовут Марат Александрович Назаров. Мне двадцать три года, и я проходчик.

Имя мне дала мать в память о том заезжем татаро-монголе, с которым у нее случился скоропостижный роман с последствиями в виде беременности. Отчество досталось от деда. Фамилия тоже от него. Хотя отчим, известный в определенных кругах профессор Белов, в свое время нехотя подарил мне свою, я благополучно от нее отказался, едва достигнув совершеннолетия.

И не для того, чтобы по-детски досадить — хотя было за что. Просто я действительно не имел никакого отношения к семейству профессора, а всего лишь являлся внебрачным сыном его жены.

Он это понимал не хуже меня и даже не обиделся.

Мой позывной — «Монгол».

Хотя из монгольского у меня по большому счету только черные волосы и чуть раскосый разрез глаз — зеленых, как у матери. Так что, когда люди, знавшие меня только по позывному, встречались со мной в первый раз, нередко спрашивали — почему вдруг «Монгол»?

Да просто так сложилось.

Позывной для проходчика — даже больше, чем имя. Потому что во всех отчетах фигурирует именно он и личный номер, который включал в себя сведения о номере группы, в которой человек проходил подготовку, порядковый номер и класс.

Я — исследователь.

Есть еще силовики, которые способны лбом прошибать стены без ущерба для здоровья. Они запросто могут вырезать яйца бешеному дракону и выжить, а потом в лаборатории узнать, что вообще-то те яйца, за которыми их посылали, следовало искать в гнезде.

Третий, последний тип проходчиков — ученые. Этих мы называли «снежинками». У них слабое тело, но неплохие мозги. Ученые третьего класса — вообще разменная монета. Их часто сажают на хвост прожжённым силовикам, но каждый второй не возвращается из первой же экспедиции. Ценность представляют собой только ученые первого класса — статус, до которого надо не только дожить, но и мутировать определенным образом.

Потому что все проходчики — генетические мутанты. Взаимодействие с точками пространственного искривления меняет нас. После каждой экспедиции техногенетики и синергеты берут у нас анализы всего, чего только можно, психиатры и физиологи мучают тестами в поисках новых изменений.

Иногда эти самые изменения бывают удачными и открывают новые возможности.

Но случаются и неудачи. Я собственными глазами видел, как один из наших вывалился из колбы с раздувшейся головой гидроцефала и дряблым старческим телом. Одежда бросившегося ему навстречу дежурного вспыхнула, как факел. Следом за ней загорелся ближайший стул.

Проходчик обрел способность к неконтролируемому пирокинезу, но через неделю скончался от стремительно прогрессирующей прогерии. Его тело буквально развалилось от старости, хотя парню было всего двадцать восемь лет. Вот такие генетические игры.

А еще иногда случается, что сознание человека оказывается не в состоянии принять случившуюся мутацию. Конечно, у нас есть целый штат прогнозистов, но все их расчеты больше похожи на гадание, чем на науку. По факту же, шагая в тот или иной рифт, мы зачастую понятия не имеем, что ждет нас по ту сторону. Даже если это дальнейшая разработка уже описанного кем-то мира. Ведь мало того, что у всех нас изначально разные параметры, так еще и приобретенные в процессе работы мутации вступают в игру, так что просчитать возможные последствия бывает просто невозможно. Привнесенные изменения человеческая нервная система может или принять, или мифологизировать. Например, начать ошибочно распознавать как прикосновение горячего или холодного. Или шевеление насекомых под кожей. Или даже как боль от ран, которых нет. Это называется психо-соматическим конфликтом.

Некоторые учатся с этим жить.

А некоторые, как Таня. Не справляются.

В наших трудовых договорах подобные вещи называются «побочными рисками».

Недаром проходчикам платят такие деньги.

В детстве мне очень нравился старый фильм по роману Стругацких «Пикник на обочине».

Я считаю, он сумел предвидеть нашу профессию. С той лишь разницей, что туристов в свои «зоны» мы не водим.

Проходчики — самые настоящие сталкеры нового времени.

Я — сталкер опытный. У меня за спиной пять малых и четыре большие ходки, из которых две — первичные. То есть до меня в эти искривления еще никто не совался.

Это к тому, что меня мало чем можно удивить, я по определению готов к любой нестандартной ситуации.

Но то, что находилось сейчас за входной дверью, вызывало у меня изумление.

Допустим, за время своего отсутствия я пропустил что-то очень важное. Типа государственного переворота, чумы или войны. Да хоть все сразу!

Но меч-то откуда здесь взялся?..

Может, теория туннельного парадокса Эдвардса проявила себя в действии? И я просто проскочил свою остановку. Шагнул в искривление обратно, но очутился не в своем мире, а его искаженной версии?

Надо осмотреться повнимательней.

Я пересел за один из столов и принялся шарить по ящикам.

Но ничего не нашел, кроме пачки белой бумаги и наполовину съеденной плитки шоколада, звонко хрустнувшей в меня в руках тонкой фольгой под упаковочной бумагой.

Интересно, как давно она здесь лежит?

Я разровнял обертку и принялся искать срок годности и дату производства.

Что?..

Январь две тысячи двести пятого года?

Я же уходил в экспедицию в две тысячи сорок седьмом!..

Если так, то, получается, я опоздал… больше чем на сто лет?..

Надеюсь, мать сполна получила за меня страховку.

И что мне теперь делать? Все собранные мной материалы, ради которых я полез в Гамму по доброй воле — они вообще хоть что-то значат сейчас?

Ведь и полковник Ладыженский, и вся долбаная макушка нашего учреждения — профессор Скворцов, Никитин, Глебов и Задорожный — они ведь все, получается… мертвы? Стиснув зубы, я смял проклятый фантик. В груди стало горячо.

Приехали, Монгол.

Мстить больше некому.

Мутные дела большой четверки, левые схемы, и отношение к проходчикам, как к мясу — все это стало никому не интересной историей. Впрочем, как и ты сам.

Как же так?

В этот момент я отчетливо услышал нарастающий стрекот вертолета.

И вряд ли это летел торжественный эскорт для припозднившегося проходчика. Хотя бы потому, что по всем правилам я уже давно должен считаться мертвым.

— По крайней мере, хоть не на колесницах катаются, и на том спасибо, — пробормотал я, быстро возвращая внутренности ящиков на свои места.

Потому что, прежде чем показывать миру свою древнюю рожу, было бы неплохо сначала осмотреться как следует. И прислушаться.

Я окинул беглым взглядом помещение станции.

Да уж, под диваном здесь не спрячешься. И под столом — тоже.

Единственное место, где можно было остаться незамеченным — это черная колба Гаммы. Судя по тому, что ее даже от электричества отрубили, плотным исследованием точки уже давно не занимались. Так что я поправил дверцу тумбочки с лекарствами, подобрал с пола упавший уголок от вскрытого пластыря, запер обратно входную дверь и, прихватив свой рюкзак, скрылся в черной колбе ненавистной Гаммы. Прикрыл дверцу, оставив крошечную щель для наблюдения и на всякий случай достал из кобуры свой ПЛ-19 и снял с предохранителя.