Отступник

— Хм… А можешь сказать какой-нибудь вопрос из этого теста?

— Например, опрашиваемому предлагают рассказать о его матери.

— И как это помогает выявить одержимого?

— Человек, если только он не детдомовский, зачастую не может равнодушно относиться к своей матери. Если рассказ опрашиваемого строится в разрезе любви или неприязни — то это не одержимый.

— Почему? Одержимый ведь имеет доступ к памяти жертвы.

— В том и вся штука. Люди не думают о том, что они любят свою маму — они ее просто любят. Безотчетно, не фиксируя это в памяти, как какое-нибудь событие. Человеку не надо запоминать чувство, которое он испытывает каждый день непрерывно. Одержимый не может ничего рассказать о любви, поскольку не способен чувствовать ее, а в памяти жертвы нет об этом обширной информации. Только люди могут любить — и, как правило, они не понимают сути этого явления. Не задумываются об этом.

— Вот как… А если опрашиваемый рассказывает о матери как-то иначе? Если он почему-то действительно к ней равнодушен?

— Тогда задают вопрос об отце. О бабушке и дедушке. О друзьях. О первой любви. О кошке, собаке и хомячке. О самом счастливом моменте жизни.

— И что, этот тест надежен? Мне кажется, на свете полно людей, которые способны его провалить. То есть, без таких людей наш мир стал бы только лучше, но это же не доказательство!

— Верно. Это не повод к немедленному уничтожению, но веская причина изолировать и разбираться подробно. На практике многие серийные убийцы действительно проваливают этот тест, да и не только они.

— Понятно. Провал теста человеком — некритичен, в общем-то. Главное, что одержимые не могут его пройти, да?

— В теории. На практике, Рой и Батти были убиты пациентом, которого они сочли неопасным, так как он прошел тест. В общем, ценность его — не более чем у таблетки-пустышки. Эффект плацебо. Просто руководству и общественности приятно думать, что у них есть средство контроля. Если быть совсем уж точным, то любой психологический тест вообще — средство надежное для этой цели. Попытка его пройти сама по себе показывает наличие разума и согласие следовать определенным правилам. Утверждение же о том, что одержимый не может пройти тест Роя-Батти, предельно некорректно: одержимый не будет и пытаться его проходить. Просто нападет. Исключение — если прохождение теста необходимо для обмана жертвы, чтобы пробраться к ней или выбраться из клетки. Собственно, именно так Рой и Батти погибли: одержимый обманул их, они сочли, что он — неопасный «спецкон» и дали команду его выпустить из изолятора. Правда, надо заметить, что их первоначальная форма теста была очень примитивной. Современные версии разработаны уже после них, но названы в память о Рое и Батти. Как бы там ни было, они эффективны только в особенных условиях. Пустышка. Как и дистанционно запираемая дверь, все подобные методы контроля — для успокоения общественности. Ведь днем диспетчер отпирает дверь и я свободно перемещаюсь, где хочу.

Майкен призадумалась:

— Но ведь зачастую «спецы» срываются «именно» ночью… Совпадение?

— Не путай окончательную победу хаотической части сознания, которая происходит в любое время суток, но обычно на пике эмоционального срыва, и осознанно совершенное массовое убийство как протест против условий существования. Второй случай часто происходит именно ночью, когда «спец», мучимый бессонницей, имеет время осмыслить положение, в котором он оказался, и осознать, что больше не может так жить. В этом случае двери и тесты бессильны. Допустим, если сегодня ночью я решу, что с меня довольно — преспокойно дождусь утра и пройду тест Роя-Батти. Диспетчер откроет дверь, я подожду, пока ты уйдешь, выйду на улицу — и только там брошу руль.

— Э-э-э… какой руль?

— Выражение на сленге «спецконтингента» и тех, кто имеет с нами дело. Представление о том, что «спецы» ненавидят обычных людей, в корне неверно. Мы, «спецы», любим людей и считаем себя таковыми. «Спецы», однажды отстоявшие собственные личность и тело в борьбе с эфириалом, обладают достаточной волей, чтобы день за днем бороться с останками эфириала в их сознании. Непрекращающаяся борьба ошметков двух некогда цельных сущностей, уничтоживших друг друга в борьбе, неугасимая ненависть двух противоположных частей моего нынешнего «я». Вот так мы живем. Чем платят нам обычные люди за все это, ты и сама знаешь. И когда однажды я решу, что хватит с меня черной неблагодарности и ненависти — я не брошусь в толпу и не начну кромсать людей на куски. Я просто устало закрою глаза и прекращу бороться, а все остальное сделает то, что осталось от эфириала, некогда мною уничтоженного. Вот это и называется «бросить руль».

— Ужас какой, — поежилась Майкен, и на этот раз — натурально.

Я улыбнулся:

— Ну, сегодня ночью я не смогу решить, что с меня хватит, если меня не будет мучить бессонница. А она не будет меня мучить, если я устану. И вот как раз это — в твоих силах.

Майкен зарделась, и перед тем, как прижаться ко мне своим шикарным телом, сказала:

— Твою последнюю фразу придется вырезать.

* * *

Все хорошее когда-нибудь заканчивается, и выходные тоже подошли к концу. Я простился с Майкен, прочитав в ее глазах намек на то, что случившееся имеет хорошие шансы повториться, и двинулся к ожидавшему меня черному автобусу. Всего-то и осталось, что дождаться новой масштабной атаки — а после нее новые выходные.

В автобусе я встретил практически всю «первую» команду, кроме Юджина. Странно, ведь обычно его подбирают передо мною.

— Привет, парни. Как прошли выходные?

— Привет, Конрад. Юджина арестовали, — сообщил мне Михаэль.

— Вот те на! За что?!

— Свернул шею какому-то ублюдку. Ну как свернул… Шел домой из магазина позавчера. Проходил мимо компании подвыпившей, а там один щенок решил произвести впечатление на подружку и не придумал ничего лучше, как оскорбить «спеца». Ну и ляпнул… Ничего такого особенного, за такое шею не сворачивают, а максимум дают в зубы. Юджин и дал, а у говнюка голова набекрень. Ну ты Юджина знаешь лучше, чем любой из нас…

Я вздохнул. Юджин, Юджин… Врожденная вспыльчивость в нем соседствует с наработанным самоконтролем, который в нем как предохранитель. Идет повышение напряжения — предохранитель щелк. Но вот этого мгновения, нужного предохранителю на срабатывание, порой хватает, чтобы у кого-то хлипкого отвалилась голова.

— И что дальше? Это вся информация?

— Вся. Мы сами только что узнали — Ганс сообщил.

Ганс — водитель нашего автобуса. Один из того меньшинства, кто относится к нам по-человечески.

Я снова вздохнул. Сценарий дальнейший я знаю. Следствие и чисто формальный суд. «Спец» причинил вред человеку — «спец» виновен. И если нормальный человек, давший в зубы за оскорбление, отделался бы штрафом и исправительными работами, то Юджина ждет урановый рудник, как и всех нестабильных «спецов». Без вариантов. И только потому, что у оскорбившего его человека оказался слишком хрупкий хребет.

Находясь в плену невеселых дум, я наблюдал, как за окном пробегают деревья и дома. Государство, говорили древние римляне — это коллективный договор граждан. А договор подразумевает право выйти из этого договора и покинуть общество, если этот договор кого-то не устраивает. Все правильно говорили — но при этом держали рабов. Чем это кончилось — знают все. Тем же, чем заканчивается история любого рабовладельческого общества. Интересно, повторится ли эта история и с «новым Римом»? Увы, все идет к этому. Причем конец моей родины может отказаться куда более быстрым, потому что в древнем Риме рабы хоть и были основой экономики, но им хотя бы не доверили функцию защиты государства. А тут… С другой стороны, мы, «спецы», изменить ничего не можем, по крайней мере, в лучшую сторону. Римские рабы, привезенные со всего мира, ненавидели своих хозяев и чужой Рим, и их восстания подрывали силы империи. Я, как бы там ни было, люблю свою неласковую родину, и даже если восстану — изменения будут только в худшую сторону. Кто будет защищать страну от потустороннего вторжения, если не мы?

Вот парадокс так парадокс: главная линия обороны состоит из наиболее отверженных и гонимых…

Из этих раздумий меня вырвал зуммер в наушнике:

— Центральный штаб особых операций вызывает Кёрза! Центральный штаб вызывает Кёрза!

Ну вот, снова какая-то хрень стряслась: голос генерала Штайнера звучит только по очень серьезным поводам.

— Конрад Кёрз на связи.

— У нас ситуация первой степени. Синхронная атака в комплексе «Фолькеншутц», на семьдесят шестом и девяностом этажах. Команды «вторая» и «третья» уже почти готовы и ждут только вас. Дирижабль уже почти заправлен, вылет по готовности.

— Понял вас.

— Что-то случилось? — спросил Маркус.

— Прорыв в «Фолькеншутце».

— Накаркали же вы с Юджином, Конрад…

— И не говори.

Автобус включил мигалки и прибавил ходу. Еще десять минут до базы, пять минут на сборы, десять минут на погрузку в вертолет, полет до точки и высадку. Затем неизвестный отрезок времени на то, чтобы подняться по ступенькам до первого из пораженных этажей, и что-то подсказывает мне, что к тому моменту Порча доберется где-то так этажа до тридцатого. Там будет очень, очень жарко, хоть и не так, как в Башне Астарты. Правда, «Фолькеншутц» — элитный жилой комплекс, там средства безопасности имеются: на каждом этаже по четыре гусеничных дрона с пулеметами, управляемых из поста управления в отдельном небольшом здании рядом, и подразделение быстрого реагирования там же, где и пост управления. Только вот незадача: охрана экипирована все теми же «джаггернаутами», они не смогут подняться по ступенькам. Да, предусмотрено, что в лифтах, коих четыре штуки, может подняться одновременно по четыре «джаггернаута», но если культисты не только начали прорыв, но и обеспечивают поддержку своим потусторонним хозяевам — то стоит ждать саботажа с лифтами.