Отступник

— И что это нам даст?

— Если пробить внешний контур охлаждения и оттуда вытечет весь хладагент — радиоактивная вода внутреннего контура, омывающая топливные сборки, моментально закипит, превратится в перегретый пар — и будет большой бум, настолько мощный, что весь грунт над базой взлетит на воздух. Если уничтожить еще и систему спуска графита — этому нельзя будет воспрепятствовать, даже если военные захватят базу.

— Хм… Красивый способ самоубийства на крайний случай.

— Ты не понял. Радиоактивные осадки накроют все столичное кольцо. Весь мегаполис, понимаешь? Это наша страховка от любого штурма.

— Ронни, ты гений! Где ты этому научился?!

— Да просто школьные уроки не прогуливал. Нам «физик» рассказывал, как устроен реактор.

— Займись немедленно.

Ну что ж, вот теперь можно поговорить и с генералом Штайнером. Я спросил у инженера код и набрал его на телефоне спецсвязи.

— Генерала Штайнера, пожалуйста.

— Сейчас, — ответил штабист на той стороне.

Секунд через двадцать в трубке послышался голос генерала.

— Штайнер на связи, прием!

— Это Конрад Кёрз. Вы хотели со мной поговорить, генерал?

— Не то слово, Конрад. Ты понимаешь, что своим саботажем обрекаешь на смерть множество людей?

— Люди порой так удивляются, когда поступаешь с ними так же, как и они с тобой.

— Поясни?

— Вы обрекли на смерть многих из нас, забрав из моей и так маленькой команды особо важного бойца.

— Крэйн совершил убийство.

— Я не согласен с этой формулировкой. Мое мнение таково, что человек, умышленно спровоцировавший Юджина, пытался покончить жизнь самоубийством, и ему это удалось. Почему, если человек с пластиковым пистолетом провоцирует полицейского открыть огонь, то это самоубийство, а если провоцируют «спеца» — то виновен «спец»?

— Послушай, я понимаю и в какой-то мере даже разделяю твою точку зрения, но у нас нет времени разбираться в юридических тонкостях. В «Фолькеншутце» гибнут люди, вы все нужны там немедленно и безоговорочно.

Я вздохнул.

— Вы предлагаете нам идти на опаснейшую миссию неполной командой?

— Ты знал, что эта работа опасна, еще когда подписывал документы. Такова была цена выхода из резервации. Что на тебя нашло, Конрад?!! Ты понимаешь, что вам не простят этого саботажа?!!

— Я не нуждаюсь ни в чьем прощении, генерал, потому что не чувствую за собой вины. Я не считаю нужным платить за выход из резервации, потому что попал туда незаконно. Понимаю ли я, что из-за нашего невыхода умрет множество людей, которые нас ненавидят и презирают? Которые отняли у нас права и низвели до положения рабов? Я не понимаю — я на это рассчитываю.

— Что?!!

— Боюсь, ситуация, о которой вам сообщил Айсман, изменилась. Это уже не забастовка. Давайте я объясню вам нашу позицию. Каждый человек по праву рождения получает от своего общества определенные права — на жизнь, достоинство, свободу, личную неприкосновенность. И за эти привилегии он в долгу перед своим обществом. Но вы отняли у нас наши права — а значит, мы больше ничего вам не должны. Нас не устраивает наше положение в социуме Рейха — и потому мы покидаем его. От лица всего «спецконтингента» я сообщаю вам, что мы больше не признаем юрисдикцию Рейха, и ваши законы ничего для нас не значат. — На том конце провода царило гробовое молчание, потому я продолжил свою речь. — Поскольку Рейх построен в том числе и нашими предками, уходя, мы забираем с собой то, что наше по праву. Отныне территория нашей базы — наше суверенное владение, и мы будем защищать его от вторжения. Я декларирую отсутствие враждебных намерений по отношению к Рейху и его гражданам — нам просто не по пути. Мы хотим пожить свободными.

— Боюсь, вы будете жить свободными меньше, чем вам хотелось бы. И я почти уверен, что тот Конрад, которого я знал чуть раньше, прекрасно понимал бы расклады и безвыходность положения, в которое вы себя ставите.

— Я понимаю, генерал, ведь я все тот же самый Конрад Кёрз. Давайте я опишу вам ситуацию и наш расчет. Вы понесете потери, похороните мертвых, подсчитаете ущерб, ужаснетесь и осознаете, что мы были вашим самым надежным щитом от потусторонней дряни. Вашей самой эффективной защитой. Как вы будете решать проблему безопасности без нас — решать вам. Может, наконец-то, введете всеобщую воинскую повинность и начнете сажать в тюрьмы людей, имеющих менее четырех детей. Может, переделаете автомобильные заводы в фабрики по производству дронов. А может быть, осознаете весь масштаб несправедливости в отношении нас и попросите нас вернуться. Решать вам. Ну а если вы захотите нас уничтожить — на этот случай мы уже заложили взрывчатку под внешним охладительным контуром и под системой аварийного отключения реактора. И тогда уже не вы отправите нас в урановые шахты, а мы принесем вам все прелести слишком высокого уровня радиации.

— Уф-ф-ф… Вот уж наломал ты дров, Конрад, так наломал…

— Это не я, генерал. Вы отняли у меня все права, включая право называться человеком — а вместе с ними и желание сражаться за вас.

— Давай будем откровенны, Конрад, ты уже не человек в обычном понимании этого слова!

— Эта точка зрения справедлива лишь формально, и вот почему. Да, верно, моя природа теперь двояка, и наполовину я — потусторонний монстр, непонятный и ужасный. Но вот прямо сейчас вы говорите с Конрадом Кёрзом и никем иным, генерал. Просто потому, что вторая часть меня не будет с вами говорить вообще, она хочет убивать и ничего более. Это то, что осталось от Конрада Кёрза, держит монстра под контролем. Это то, что осталось от Конрада Кёрза, говорит с вами по телефону. Это то, что осталось от Конрада Кёрза, возмущено до глубины остатков своей растерзанной души несправедливостью в отношении его. Вы вправе считать меня чудовищным гибридом — но в таком случае будьте так любезны сами защищать себя от одержимых и эфирной Порчи.

Я услыхал, как на том конце провода Штайнер барабанит пальцами по столу.

— Так, Конрад, я тебя понял. Давай не будем пороть горячку. Я сейчас изложу вышестоящему командованию твои претензии и мы как-то решим возникшую проблему.

— Решать нечего, генерал: мы уже решили нашу проблему, покинув ваш социум. А вы сейчас не облечены правом говорить от имени всего Рейха. Моя претензия не к вам лично — но ко всему германскому народу. Не мы предали вас — но вы нас. И когда вы осознаете это — тогда у нас, может быть, будет повод поговорить. А пока что мы отключаем все внешние каналы связи, кроме коммуникатора у ворот. Когда с нами захотят поговорить — пусть приведут Юджина Крэйна. Его возвращение — обязательное условие для начала диалога. Прощайте, генерал, желаю успехов в сдерживании «прорыва».

Я щелкнул тумблером и повернулся к остальным.

— Ну вот и все, парни. Мы сделали, что должны были. Теперь нужно выждать несколько часов и начать трансляцию. В этот момент дирижабли других команд будут на подлете, и заглушить нас не удастся. Осталось укрепить базу и заложить мины везде, где можно. До самого конца заварушки в «Фолькеншутце» штурма не будет — все силы сейчас там. Воспользуемся же временем эффективно. И вот что я скажу вам: чем бы все это не кончилось — я рад, что мы сделали это. Поживем немного свободными.

Мы стали в круг посреди штаба и обнялись, словно родные братья. Нас породнила единая судьба — и мы пройдем этой дорогой вместе.

Мы смотрим друг на друга и улыбаемся. Мы заперты в подземном комплексе, вокруг нас — огромный кольцевой мегаполис столицы, полный ненавидящих нас наших бывших сограждан — но мы все равно ощущаем сладкий вкус свободы.

— Знаете, а я ведь в самом деле счастлив, — сказал Маркус. — И одно скажу точно: я больше никогда не буду рабом.

Мы улыбаемся шире: никто из нас больше не будет рабом.

Конец.

2020