Отверженный дух

— Ни в коем случае, — поспешил я с ответом. — На самоубийство Арнольд никогда бы не решился: это полностью противоречит всем его принципам.

Был ли я сам в этом убежден? «Je cherche le clef… dans les pays desires, et peut-etre, apres tout, c’est la mort…» [7]

Кажется, Вайолет мне не поверила.

— Люди часто поступают вопреки собственным принципам, — медленно произнесла она. — Особенно когда уже ни в чем не отдают себе отчета…

На следующее утро, покончив с завтраком, Вайолет с самым будничным видом увела Доминик-Джона в столовую: начался очередной урок. Я сел на веранде и стал от нечего делать прислушиваться к голосам, доносившимся из открытого окна; что ни говори, самообладанием этой женщины можно было только восхищаться.

7

«Счастье свое я пытаюсь найти в манящих далях, хотя, в конечном счете, оно, наверное, в смерти»(фр.).

В гостиной служанка принялась за уборку; какой-то мужчина наверху застилал постели — дом оживал, возвращаясь постепенно к своей обыденной жизни. И все-таки странная какая-то приглушенность ощущалась в стенах арнольдовского особняка: все здесь будто замерло в тревожном и тягостном ожидании.

Вайолет с мальчиком вышли к одиннадцатичасовому чаю. Пожелтевшая кожа, жесткий напрягшийся рот, желваки на скулах — все свидетельствовало о том, что позади у нее осталась тяжелая ночь. Но можно ли было со стороны догадаться о том, какие жестокие бури бушуют сейчас под этой многострадальной, все еще безупречной маской?

Доминик-Джон, прихватив молоко с имбирными пирожными, удалился под сень каштанов и свернулся на скамейке каким-то замысловатым плетеным калачиком. Глядя издалека, можно было предположить, что он зачем-то решил заняться йогой.

— Он с самого утра сегодня жалуется на горло, так что мне пришлось вызвать доктора. Думаю, ничего страшного. Просто наш сообразительный юноша понимает, что мы сейчас меньше всего озабочены его светлостью, и хоть чем-то пытается нас занять. Господи, знать бы хоть что-нибудь наверняка…

— Я вот думаю…

— Да? — испугалась она.

— Какой будет реакция мальчика, когда он узнает…

— Значит, все-таки вы считаете, что Арнольда нет в живых?

— Ну нет же, я оговорился. Почему так уж сразу и нет в живых? Мало ли что с человеком может стрястись на болотах: подвернул ногу, упал в какой-нибудь заброшенный карьер. А если еще и очки потерял? Бродит сейчас где-нибудь там кругами…

— Нет, все-таки я знаю — он мертв.

— Да что же вас в этом так убеждает?

— Интуиция, наверное. А он как отреагирует? — она перевела взгляд на фигурку, застывшую в чудной, неестественной позе. — Да Бог его знает, как. Поистине непостижим! — она прищелкнула языком, как бы подводя под своим вердиктом жирную черту.

Доктор Нейл — именно так мне его представили — явился, когда мы еще сидели за ленчем. Он понравился мне с первого взгляда: типичный «семейный доктор», старый боец вымирающей гвардии, из тех, что будут стоять до конца под ударами безликого чудища по имени «госмедобеспечение».

Мальчик обратился к гостю вполне по-свойски: «наш просветленный и весьма состоятельный мандарин», из чего я заключил, что эти двое давно на дружеской ноге. Извинившись за раннее появление, доктор Нейл осведомился мимоходом о Льюисах-родителях, а затем очень быстро осмотрел своего юного пациента, прописав тому полоскание с мятными таблетками.

— А, это розовые такие, сладкие — как в прошлый раз? — оживился Доминик-Джон. Есть он, как обычно, закончил намного раньше остальных.

— Пойдем пополощем горлышко, — Вайолет поднялась, — заодно все и распробуешь. А вы тут пока что расскажите доктору Нейлу о мистере Льюисе.

Я понял, кого она имеет в виду, подождал, пока не закроется дверь, и принялся рассказывать. Доктор Нейл слушал, кивал и с видимым удовольствием потягивал вино, которым угостила его Вайолет; между тем несколько раз я ловил на себе его пристальный взгляд: гость украдкой очень внимательно меня изучал.

— Да, положение тревожное, — вздохнул он наконец. — И какое же это испытание для миссис Льюис! Мужественная женщина, позволю себе заметить. Арнольду очень повезло — впрочем, боюсь, только в этом смысле. Так вы его старый друг?

— Мы учились с ним в Хартоне. А вы давно его знаете?

— Не очень. С того самого момента, как они сюда переехали. А, ну так это давно! — он покачал головой с улыбкой. — Когда десять лет не кажутся большим сроком, это, знаете ли, уже симптом. Хорошо помню нашу первую встречу. Меня вызвали к мальчику — тогда был совсем еще крошкой, — кажется, по поводу бронхита.

Ну, заодно и Арнольд решил проконсультироваться. Я предложил ему тогда пройти курс лечения. — Доктор Нейл умолк.

— И что же, он прошел этот курс?

— Прошел, но боюсь, без особых сдвигов. Видите ли, я не специалист конкретно по его проблеме, так что пришлось направить его на Харли стрит, к людям действительно квалифицированным.

Я почувствовал, что каждое свое слово доктор Нейл взвешивает с профессиональной тщательностью.

— Надеюсь, Арнольд последовал вашему совету? — Он кивнул. — И сдвиг наметился?

— Судя по вашему рассказу, не в лучшую сторону. Хотя, чтобы результаты почувствовались, необходим достаточно длительный срок.

Мы с ним вроде бы и забыли, что говорим о человеке, которого, может быть, уже нет в живых.

— Шоковая терапия? — сообразил я. — Таков, кажется, наш ответ маниакальной депрессии?

— О, так вы хорошо разбираетесь в терминологии. — Доктор явно был недоволен, и скорее всего, собой.

— Пусть вас, доктор Нейл, не мучит в данном случае клятва Гиппократа. Я помню, в какой он рос обстановке. Последствия такого, с позволения сказать, воспитания, не могли не сказаться в будущем.

Несколько секунд он сидел, вращая пустую рюмку в длинных пальцах, — удивительно тонких и чувствительных для упитанного пожилого мужчины.

— Значит, вам все известно, — хмыкнул он, стрельнув в меня острым взглядом, и тут же заговорил о другом. — Жаль, что они все никак не решатся отправить мальчика в школу. Конечно, первое время со сверстниками ему было бы нелегко…

Не успел я заметить, что такой мальчик, как Доминик-Джон, несомненно, нашел бы себе средства самозащиты, как сам он, легок на помине, ворвался в комнату, бешено сверкая глазами — совсем как отец в минуты особого вдохновения. За ним вошла Вайолет: щеки ее ярко пылали.