Отверзи ми двери

– Сюда, сюда давайте, - старик толкнул неприметную черную дверь сарайчика и исчез там. Лев Ильич шагнул следом.

Это было тесное помещение, заваленное железным хламом, ржавыми прутьями от оград, проволокой, трубами... Тусклое оконце едва освещало стол на двух ногах, прибитый одной стороной прямо к стене. Старик рукавом пальто вытер стол и выставил бутылку водки, коробку консервов, сверток в промасляной бумаге и полбуханки черного хлеба. Все это он доставал с видом фокусника из неприметного внутреннего кармана своего долгополого пальто.

– Прошу, молодой человек! Сесть только не на что... Эге! найдем и сесть...
– он выкатил из угла загремевшую пустую бочку и крякнувший от удара ящик в ржавых железных полосах.

– Как вам мой ресторан?

– Мне хорошо, - сказал Лев Ильич. Главное, он был рад тому, что тут его не найдут родственники, уж наверно забравшиеся в дожидавшийся их автобус.

– Стакан один, извиняйте...
– старик вытащил из того же кармана, запустив туда руку по локоть, мутный стакан и обтер грязным носовым платком. Потом достал из-под стола топор, ловко вскрыл коробку с кильками и разрубил хлеб на несколько кусков.

В бумаге оказалась колбаса, нарезанная толстыми ломтями. Он сковырнул ногтем алюминиевую крышечку с бутылки.

– А как вас называть, если, конечно, не секрет?

– Лева, - сказал Лев Ильич.
– А вас?

– Ну а меня в таком случае Соломон.

– Так неудобно, а по отчеству? Вы постарше будете.

– Думаете, это имеет значение? Когда нас положат в ту воду - кто постарше я имею в виду? Нет. Здесь становишься философ. Меня зовут Соломон Менделевич, если вас это интересует.

– Ну а меня Лев Ильич.

– О! Хорошее имя. Ваш папа был не Илья Репин - известный художник? Я подумал, если вы креститесь, то наверное у вас были благочестивые родители... Я шучу, шучу, Лева, вы не обижайтесь на старого Соломона. Нас, евреев, мало, это только антисемитам кажется, что мы как песок морской, гвоздь им в печенку. А откуда нам быть, когда одних повыбивали белые, хай им на том свете будет жарко, других красные, чтоб и этим не скучалось, третьих зарезал Гитлер, чтоб он подавился, четвертые теперь побежали на историческую родину, где кушают хлеб обязательно с маслом, а вы начали креститься? Я вас спрашиваю, с кем теперь выпить старому Соломону, который не может не выпить, такая у него работа?.. Пейте, Лева, и не сердитесь на меня. Я понимаю, у вас трудная жизнь: один поступает в партию и ему дают за это автомобиль "жигули", другой идет в церковь, рассчитывая получить свои "жигули" там. Только я скажу вам по секрету: там автомобиль не нужен. Вы видели эти похороны? Лучше бы на них не смотреть... Пейте, Лева, я всегда шучу, что еще мне остается, когда уж и выпить не с кем?

– Давайте вы сначала, так будет правильно, - сказал Лев Ильич, ему хорошо было здесь в этом сарае - сидеть на железной бочке и слушать старика. "А ведь он прав, что ни скажет, все верно..." - подумал он.

– Спасибо. Уважаете старость. Значит я угадал и у вас были благочестивые родители?..

Он медленно, как воду, не отрываясь, выпил стакан, крякнул и вытер губы рукавом.
– Хорошая вещь, стоит денег. А стоят ли чего-нибудь эти деньги?
– он наполнил стакан и поставил перед Львом Ильичем.

Тот проглотил водку и его передернуло.

– Не нравится?
– удивился старик.
– Ая-яй, надо было взять коньячку - я думал, вы пьющий. Закусите колбаской, свежая, только что зарезали, я еще видел, как она бегала...

Лев Ильич было взял кусок колбасы, но передумал, положил обратно на бумагу.

– Я лучше килечку, - сказал он, от чего-то смутившись.

– Ого! Вы серьезный человек, Лева! Я думал, это мода, как девочки ходят в штанах, а мальчики с длинными волосами. И не буду от вас скрывать, хотел вас даже подловить. Но раз вы соблюдаете пост, я должен вас уважать, - он еще плеснул из бутылки.
– Вот теперь вы пейте, а я люблю из дорогой посуды, - он держал бутылку черными пальцами у самого донышка.
– Бэрэшит бара Элогим эт хашамаим вээт хаарец!..

– Я не понимаю, - сказал Лев Ильич.

– Не может быть? Это все понимают. Думаете, я ничего не знаю? Старый Соломон ходит в синагогу и читает книги. Но это и в церкви понимают те разбойники, которые пускали перья из подушки моей мамы - большой кол им в могилу!
– в городе Сураж... Знаете такой город?

– Знаю, - сказал Лев Ильич.
– Моя мама оттуда.

– О!
– крикнул старик, лицо у него покраснело, на носу дрожала прозрачная капелька.
– Как фамилия вашей мамы?

– Гроз.

– Что вы сказали?!
– закричал старик.
– Повторите, я плохо слышу, потому что эти жулики, чтоб они забыли своих родителей, когда делали мне аппарат, думали, что я буду разговаривать только с громкоговорителем! Как вы сказали?

– Фамилия моей мамы Гроз, - повторил Лев Ильич.

– Дочка Левы Гроза, у которого в Сураже была скобяная лавка и домашняя синагога на Мясницкой?

– Я не слышал про скобяную лавку, - сказал Лев Ильич, - но на Сретенке, где дед жил, на праздники у него собирались евреи.

– Вы мне будете рассказывать за Леву Гроза!
– кричал старик.
– За этого золотого человека, который никогда и мухи не обидел!.. Так вы сын его дочки... Так у него дочка... Да... Лева!
– закричал старик.
– Так я вас носил на руках на Рождественском бульваре, и вы, извините, запачкали мне однажды костюм, так что не в чем было идти на праздник к моему дорогому другу!..

– Постойте, - сбился Лев Ильич, - на каком бульваре?

– Он еще спрашивает меня, какой бульвар? А какой бульвар начинается у Сретенских ворот и кончается Трубной площадью?

– Да, конечно, - смешался Лев Ильич.

– Конечно! Он говорит "конечно"! Стоп! И после этого вы не знаете, что такое "Бэрэшит бара Элогим..."? После этого вы крестите себе лоб на похоронах своего дяди?

– Что такое "Бэрэшит бара Элогим"?

– Спросите в вашей церкви, они перевели эти святые слова на свой воровской жаргон, а пока я скажу вам сам, потому что я уважаю, что вы не стали есть колбасу, а я - Соломон Менделевич Шамес съем ее за ваше здоровье! Выпьем за эти слова, - он стукнул бутылкой о стакан и, запрокинув голову, так что стала видна тощая шея, замотанная грязной тряпкой, выплеснул остаток водки себе в горло.

Лев Ильич тоже выпил и положил на хлеб еще одну кильку.

– Это значит...
– начал старик и бросил в рот кусок колбасы.
– Какой, я вам скажу, продукт! Между прочим, можно прокормиться рядом с православным человеком, но лучше, если вы уж хотите правду, быть от него все-таки подальше... Это знаете, что значит? Слушайте меня: "В начале сотворил Бог небо и землю..." Где были бы ваши антисемиты - чтоб им пить и не закусывать! когда б Он не сказал этих слов, и где они были, когда Он разговаривал с Авраамом и являлся Моисею? Они сидели на дереве и шевелили хвостами.