Ответный удар
Шрифт:
В потоке раскаленного пара вращалась экспериментальная турбинная лопатка из нашей новой хром-молибден-ванадиевой стали. Металл светился тусклым красным светом.
— Триста шестьдесят часов непрерывной работы, — Величковский сверился с лабораторным журналом. — Николай, переведите паровой регулятор на циклический режим.
Сорокин потянул массивный латунный рычаг на пульте управления. Турбина начала работать в переменном режиме, резкие ускорения сменялись торможением.
— Смотрите на показания индикаторов деформации, — я указал на ряд круглых циферблатов системы «Гартман-Браун». —
— А вот результаты исследования на металлографическом микроскопе, — Величковский разложил на столе фотопластинки. — После трехсот часов работы структура остается стабильной. Карбиды не коагулируют, размер зерна не меняется.
Сорокин оторвался от приборов:
— Начинаем испытания рельсовой стали?
Я кивнул. На соседнем стенде уже был смонтирован рельсовый полигон. Тяжелый каток диаметром метр двадцать, имитирующий колесную пару паровоза серии «Э», мерно вращался на массивной чугунной станине.
— Нагрузка тридцать тонн на ось, — докладывал лаборант, следя за круглым циферблатом динамометра. — Скорость вращения соответствует ста километрам в час.
— Запускайте цикл! — скомандовал я.
Каток с грохотом обрушился на рельс. Механический счетчик защелкал, отсчитывая обороты.
— Десять тысяч проходов… Двадцать тысяч… — монотонно докладывал Турчанинов. — Пятьдесят тысяч…
Я внимательно осмотрел поверхность катания через лупу с десятикратным увеличением. Даже при такой нагрузке металл оставался без следов усталостного износа.
— Бейнитная структура с микродобавками ванадия работает идеально, — удовлетворенно заметил Величковский. — Твердость поверхности триста пятьдесят единиц по Бринеллю при вязкой сердцевине.
— Сто тысяч циклов! — объявил лаборант. — Износ поверхности катания всего двенадцать сотых миллиметра по микрометру!
— Теперь мостовые конструкции, — я перешел к третьему стенду, где на мощной раме были закреплены две балки двутаврового сечения.
— Начинаем нагружение, — Сорокин открыл вентиль гидравлической системы. — Четырехточечная схема изгиба.
Стрелка силоизмерителя медленно поползла вверх.
— Сто тонн… Двести… Триста… — докладывал Турчанинов. — При нагрузке триста двадцать тонн прогиб всего четырнадцать миллиметров! И никакой остаточной деформации!
— И заметьте, — добавил я, — масса этой балки на двадцать процентов меньше стандартной за счет легирования ниобием.
— Леонид Иванович, — Величковский задумчиво разглядывал графики испытаний турбинной лопатки. — А ведь эти сплавы можно использовать не только в энергетике. Такая жаропрочность, такая коррозионная стойкость. Много где пригодится.
— Именно об этом поговорим вечером, — тихо ответил я. — В другом месте.
Профессор понимающе кивнул. А пока испытания продолжались. Гудели моторы, шипел пар, стучали механизмы. Новые стали, созданные по технологиям из будущего, раз за разом доказывали свое превосходство.
После испытаний я еще час провел в заводской конторе, просматривая протоколы и подписывая документы для завтрашней комиссии. Величковский педантично сводил результаты в специальные таблицы,
то и дело протирая запотевшее пенсне. Турчанинов и Сорокин колдовали над чертежами, размечая точки для новых измерений.Когда стрелки стенных часов показали три пополудни, я собрал бумаги в портфель:
— Все, товарищи, — я невольно улыбнулся, поймав понимающий взгляд Величковского. — На сегодня официальная часть закончена.
Потрепанный «Форд-АА», видавший виды трехтонный грузовик, неторопливо катил по Маросейке. За рулем, как всегда невозмутимый, сидел Степан. Кузов наполовину загружен какими-то ящиками со старой мебелью, отличная маскировка для поездок к «антикварному складу».
— Хороша машина, — заметил я, когда мы преодолели очередную выбоину. — Неприметная.
— Да уж не «Паккард», — усмехнулся Степан. — Зато никто не обращает внимания. Подумаешь, очередной грузовик с мебелью.
Я помнил, как горько было расставаться с представительским «Бьюиком». Но те тяжелые дни прошли, а неказистый «Форд» оказался куда практичнее для наших тайных дел.
Мы сделали круг по переулкам, убеждаясь, что за нами нет хвоста. Затем свернули в узкий проезд между купеческими особняками. Здесь, в глубине квартала, располагался двухэтажный дом с вывеской «Склад антикварной мебели».
Степан притормозил в тени старых лип. Я заметил условный знак в окне второго этажа, белую занавеску, чуть сдвинутую вправо. Значит, периметр чист, можно входить.
Массивная дверь с потускневшей медной ручкой чуть слышно скрипнула. В полутемной прихожей пахло воском и старым деревом. Мышкин, появившийся словно из воздуха, коротко кивнул:
— Все спокойно, Леонид Иванович. Можно начинать.
Я прошел через анфиладу комнат, заставленных старинной мебелью. Массивные буфеты красного дерева, гнутые венские стулья, пузатые комоды — отличная маскировка для нашей лаборатории. Кто заподозрит что-то необычное в очередном антикварном складе, каких десятки по всей Москве?
За неприметной дверцей в глубине дома начиналась потайная лестница вниз. Пятнадцать ступеней, поворот, еще двенадцать ступеней. Лампы накаливания в защитных плафонах отбрасывали тусклый свет на кирпичные стены.
Внизу меня уже ждали Величковский и Сорокин, они, как всегда, добрались другим путем.
— Ну что, — прошептал профессор, поблескивая стеклами пенсне, — начнем применять наши новые сплавы в мирных целях?
Я кивнул. В подвале уже гудели крупповские станки, купленные у Прохорова. В тигельных печах плавился металл. Пора превращать военные технологии в предметы быта, способные изменить жизнь миллионов людей.
В просторном подвале, освещенном электрическими лампами в латунной арматуре, негромко гудели станки. Крупповский токарный автомат выбрасывал сияющую стружку из-под резца. У термической печи склонился Сорокин, внимательно следя за показаниями пирометра.
— Смотрите, что получается, — Величковский разложил на верстаке образцы нашей турбинной стали. — Если снизить содержание молибдена до полупроцента, а хром оставить на уровне двенадцати процентов, получаем идеальный материал для нагревательных элементов.