Оула

Было заметно, что они крупнее волков, а шерсть длиннее, лохмаче и светлее. «И бег, — Оула вгляделся, — да, и бег отличается. Волк бежит, — припоминал он, — точно перекатывается, а у хоротты-воя спина не гнется, бежит жестко, отдельными прыжками».

«Хо-хо-хо!» — опять прокричал Оула и вновь прошелся хореем по спинам быков. Олени неслись послушно и мощно, как не бегали на праздничных гонках.

Страшно то, что стадо не боится собак и позволяет им близко подойти. А если добавить их незаурядную изобретательность, хитрость, а главное наглость, то обычный волк — гроза тундры ни в какое сравнение не идет с хоротты-войем. Одичавшие собаки не охотятся, они идут цепью и выедают все живое, не гнушаясь ни чем. Даже полиэтиленовые мешки, что носит ветер по тундре, в конечном итоге оказываются в пустых желудках хоротты-войев. А что говорить про песцов или птиц на гнездах! Волки по сравнению с ними — ягнята.

Оула продолжал следить, как одичавшие собаки затягивают петлю всему его стаду. Они не выбирали слабых или молодняк, они готовили себе страшную забаву, жестокую и мстительную бойню, из которой немногие олени уцелеют.

«Хо-хо!» — добавил Оула и осекся. Чем ближе он подъезжал, тем больше замечал некую странность… Он опять и опять обегал взглядом стадо… «Что за ерунда!?..» — Оула чувствовал, как холодеет затылок!.. Собак становилось все больше и больше, а оленей, соответственно меньше… «Что происходит!?..» — он задерживал взгляд на каком-нибудь быке, который вдруг прямо у него на глазах превращался в… хоротты-воя.

До стада оставалось совсем ничего, пора было доставать из-под шкур карабин и…, но жуткий ужас обездвижил его — оленей не было!.. Оула несся на… огромную стаю собак. А они… на него.

Оцепенение продолжалось лишь мгновение. Вот он схватился за ремень узды и изо всей силы потянул на себя, пытаясь завернуть, остановить передового. Но бык-хабты-менаруй, верой и правдой служивший ему почти пять лет, не реагировал. Оула изо всех сил потянул узду и только сейчас обратил внимание, что это вовсе и не олень, а его верный и преданный «Зэк» — семилетний кобель, который потерялся еще в прошлом году. Выбросив ненужный хорей, Оула вскинул карабин…, но куда стрелять!?.. Тысячи собак открыв пасти, неслись сплошной стеной.

И все же Оула нажал на спусковой крючок… В результате мягкий щелчок и только. Еще раз… и еще…, Оула давил и давил на металлическую скобу, получая взамен тихое пощелкивание.

«Все…» — оборвалось внутри. Он чувствовал, как понесло холодом. Чувствовал как, приближаясь, этот холод вызывает в нем дикое противоречие, обратную реакцию — закипание безудержной ярости. В следующее мгновение он уже сам скалил зубы и глухо рычал. Голову ломило и дурманило от вставших дыбом волос. Глаза наливались кровью, и хотелось крови, боли и еще крови…

Резко повернув в сторону, нарта выбросила из себя Оула, швырнула его в самую гущу голодных клыкастых пастей…

Боль в плече, испуганные, тревожные голоса открыли глаза Оула.

— Не ушибся, Нилыч!? — говорил кто-то знакомый.

— Олег Нилыч, что случилось!?.. Как себя чувствуешь!?..

— Ты что, уснул, что ли!?.. Ну, наконец-то! Хотя вишь как не вовремя и не к месту!

Его подняли с пола. Автобусик продолжал бежать. За окнами было хмуро то ли от погоды, то ли вечерело. Оула усадили на сидение. Боль в плече улеглась.

— Ты уж постарайся больше не спать. Подъезжаем.

«Вот тебе на…, как это меня угораздило!?.. И приснится же такое!..» — приходил в себя Оула. И, словно прочитав его мысли, Бабкин обернулся:

— Что снилось-то, Нилыч!? — он спросил весело, бодро, радуясь и тому, что есть повод поболтать и оттого, что долгая дорога, наконец, заканчивалась. — А!?.. Я говорю, что снилось?..

Оула молчал. Он все еще не отошел от мерзкого сна.

— Я что спрашиваю…, ты так стонал Нилыч, а то, как будто рычал. А я люблю сны разгадывать, — продолжал весело допытываться Бабкин.

Не хотелось делиться Оула, но он вдруг ни с того ни с сего проговорил:

— Собаки…

— Собаки? — переспросил тот. — Ну-у, собаки — это… неплохо. Собаки к друзьям, родным и знакомым. Если злые и кусали, это не очень, а просто собаки, нормально… Как собаки-то снились!? — захотел подробностей Бабкин. Но Оула уже пришел в себя и как обычно замкнулся.

— О-о, речка! — оживился кто-то слева. И все повернули туда головы. Внизу небольшого спуска широкой, белой извилиной открылась река.

«Ивало!..» — легкий ток ударил Оула вдоль позвоночника. «Точно Ивало! И берега…, и деревья…, хотя нет, столько лет…, и все же это Ивало!..» — заволновался он, бегая взглядом по спящему руслу от берега к берегу. Сорвалось и мячиком запрыгало, понеслось куда-то вниз собственное сердце, гулко отстукивая и отдаваясь в висках. Оно прыгало все чаще и громче. Оула казалось, что все слышат, как тревожным бубном оно гремит. Осторожно огляделся: «Нет…, вроде не слышат!..». Но вот точно чья-то рука поймала, наконец, его и легонько сжала, пытаясь удержать сердце Оула на месте, не давая ему больше излишней воли…

«Ивало, Ивало, Ивало….» — про себя повторял Оула, мысленно опуская ладони в ее быструю, холодную воду, поглаживая ее, будто и нет на ней толстенной, ледяной брони…

— А вот и поселок!.. Называется «И-ва-ло», — прочитал кто-то громко.

— Красиво!..

Оула искал глазами то, что хранилось в памяти, и не находил. Все было красочно, ярко. Освещенные вывески, крашенные дома, мало чем отличались от остальных, ранее виденных.

Редко, кое-где на окраине и промелькнет черной тенью старый сарай, как одинокий дряхлый старик…, да длинные ребра жердевого забора, а все остальное новое. Впрочем, этого маленького поселочка, Оула особенно и не помнил. Смутное общее представление, не более того.

Когда проехали расцвеченное селение, стало темно. Однако через несколько минут справа и слева через здоровенные, черные валуны и деревья опять забелело.

— Это озеро Инари. — не без гордости сообщал долговязый Лейф — сопровождающий, он же и гид, и переводчикЮ и водитель из Арктического центра. — Это самый большой бассейн чистой воды…, — продолжал он пояснять.

В голове опять стал нарастать топот, вместе с которым появился тонкий, монотонный свист. Этот свист мешал думать и слышать. К тому же вновь сдавило сердце, которое энергично заколотило о мерзлую землю, словно копыта молодого оленя. «Неужели я дома!.. Не может быть!?» — верил и не верил Оула. Он вглядывался в темноту мелькавших низкорослых сосен, за которыми едва-едва проглядывала огромная, белая равнина Великого озера, озера его детства и юности, озера его предков, озеро, которое делает мальчиков мужчинами, озера радости, горя, сытости и голода…

«Вдруг я все еще сплю!?.. Не-ет, не может быть… Если это сон, то проснусь и умру!..»

А гид-водитель все приводил и приводил какие-то цифры… Слышались квадратные километры, количество жителей земли Инари, что-то про Коммуну, оленей…

И вдруг неожиданно навалился страх… Непонятный, незримый, тяжелый и душный. Он навалился и придавил Оула так, что стало тяжело дышать, как тогда на границе. Страх сковал его снаружи и внутри. А лицо наоборот вспыхнуло огнем. Этот набор состояний и ощущений, вдруг выдал Оула сумасшедшую мысль: «А что, если возьму да и помру здесь, дома…, вот будет…» А что будет, Оула не додумал, так как на какую-то секунду-другую вернулся в свою ямальскую тундру и крепко сжал зубы… «Нет…, невозможно!..»