Оула

И начался знакомый мерзкий шмон. Начальник продолжал вальяжно сидеть за столиком, а его подчиненные выворачивали, трясли, мяли, прощупывали, простукивали и не только вещи Оула, но и все, что было в купе.

— Раздевайтесь…

Начальник лениво повернулся к окну и опустил взвизгнувшую шторку.

— Как раздевайся? — не понял Оула, поскольку и так стоял в одном спортивном трико.

— Последовательно, как в бане…

Оула снял футболку…

— Ну-у… — нетерпеливо протянул один из шмонавших.

Все трое продолжали смотреть на него как на орех, который должен вот-вот расколоться.

Оула снял майку.

— О какие узоры! — не сдержался кто-то из молодых. — А вот и следы от ножичка…

— Ну-у, — оборвал начальник, — что ждем!?

Внутренняя дрожь резко вырвалась наружу и заколотила Оула, как в жуткий мороз. Заколотило так, что лязгнули зубы. На лбу обильно высыпал пот. Он покорно стянул брюки. Все его вещи ребятки тут же подхватывали, прощупывали и бросали на лавку.

— Ну-у, — опять в раздражении протянул старший.

— Все!? — кое-как проговорил Оула и покосился на свои трусы.

— Все правильно дедуля, скидывай, баб нет, некому смотреть на твою срамоту.

— Но… что вы… ищите…, — стуча зубами, Оула все же выговорил несколько слов.

— А то, что ты так скрываешь от нас. Найдем старик, и ты пожалеешь, что до сих пор живешь на этом свете, учти…

Оула снимал трусы как в бреду. Белесый туман застилал глаза. Стоять голым перед молодыми, в общем-то, людьми, которым он действительно годился в деды, было не просто стыдно, было тошно! До него никак не доходило, он не верил, что эти люди лицо государства, что это и есть их служба!?

— Во-от, а теперь нагнись и раздвинь ягодицы, старик, и не бойся мы не педики…

Оула показалось, что время в купе перевернулось, и он очутился в камере, где сытый пахан в форме решил покуражиться, поразвлекаться бесстыдством. Его стеклянные осколки вместо глаз резали Оула, резали тело, лицо, сердце!

— Че стоим, дедуль, — прогудело над ухом. — Не строй из себя целку.

И тут Оула задохнулся. Он хватал ртом воздух, но не мог сделать вздох. Вытягивал шею, вскидывал голову, помогал руками, но воздух не шел в легкие… Ему хотелось вздохнуть полной грудью и ударить «пахана» ногой, как тогда, в молодости, а его подручных… Но в этот момент отчетливо, как на картинке появился его старый дом, перед ним загон из длинных, ровных жердей, а вдали, перед кромкой леса грузно ворочала свое могучее тело река… Слышались голоса…

— Жопой чую, что ты наш кадр старый…, и ксива твоя — липа…, хотя и настоящая… — слышалось слева.

— Не-ет, что-то не так в тебе старичок…

— То, что ты зону топтал, за версту несет, да и по роже видно…

— Искать, соколы мои, искать… — начальник заметно волновался. — Посадите вы его, вишь как разволновался старичок, еще отбросит коньки ненароком…

— Может на рентген его, а, Лев Лазарич!?

— Все… хватит…

— Он артист, ребятки, большой артист…, да…, — он заглянул в паспорт, — Олег Нилович!?.. Ладно, одевайся. Все, закончили.

От всей этой заварушки с Нилычем Бабкин чуть с ума не сошел. То утреннее предчувствие, что появилось у него во время бритья, сбывалось и обретало весьма неприятные формы…

Когда таможенники закрылись с Нилычем в купе, Андрей Николаевич его уже люто ненавидел: «Дернул же черт с ним связаться!..»

Но вот таможенники торопливо вышли из купе и прошли в следующее.

«Вот это да!.. Как же это они его отпустили?!.. Неужели ничего не нашли!? Ну и Нилыч!..» — все перепуталось в голове у Бабкина. Он хотел, было, поделиться с окружкомовцем Виктором Барановым, которого навязали ему в делегацию «для солидности», но раздумал. Знал, что последуют вопросы и т. д., и т. п.

Вскоре состав раздраженно дернулся, и ненавистный перрон поплыл мимо. Все облегченно вздохнули.

— Ну, что, Андрей Николаевич, Виктор Иванович, раз таможня дала добро, может по сто грамм!? — радостно предложил Сергей Яптик отметить прохождение неприятной процедуры.

— Погоди радоваться, там еще одна граница, — с нескрываемой неприязнью проговорил Бабкин.

— Мож, там не такие волки как у нас!?

— Поглядим, может и не такие, а может и похлеще, — Бабкин уже во всем сомневался. — Как, Виктор Иванович!?

— О чем речь…, там… Европа!.. — высокий, элегантный Баранов стоял у окна и всеми мыслями был уже там, в этой самой Европе. Недавно веселый, суетливый, не дурак и выпить и потрепаться о бабах, уже в Москве стал строг, а перед самой границей вообще резко изменился. Надел новый галстук, очки с затемненными стеклами, застегнул пуговицы на пиджаке, подбородок поднял выше, стал чванливым и недоступным.

— Ой, смотрите пограничные столбы!

Все кинулись к окнам. Справа по ходу поезда, метрах в пятидесяти от дороги друг против друга стояли два одиноких столбика через небольшую протоку, один в красно-зеленую полоску, другой белый с синими поперечинами.

— Все, мы в Финляндии, — проговорил кто-то печально, когда столбы скрылись сзади.

— Надо же, вроде и колеса не так стучать стали, и вагон не вихляется…

— А лес-то, лес, смотрите, лес чище, без буреломов…

— Ага, и небо голубее, — чуть раздраженно добавил Бабкин.

— Ну, нет, небо-то то же самое…

— Слушайте, — опять подал кто-то голос, — здесь, кажется, война когда-то была, то ли перед Отечественной…, то ли после.

— В тридцать девятом, — с важной ленивостью ответил Баранов.

— Ну да, вроде какая-то совсем смешная. Всего полгода или год продолжалась.

— И не полгода, и не год, а целых три месяца и далеко не смешная… — неожиданно проговорил самый пожилой из делегации Нюди Хороля.

— Ну и что ж это за война такая, что про нее все молчат!?..

— Война как война…, — добавил Нюди, сосредоточенно глядя в окно, словно отыскивая что-то важное в проплывающих мимо заросших валунах.

Оула было не до столбов и не до леса, он пребывал в послешоковом состоянии. Сидел на лавке, пытаясь успокоиться. «Так унизить!.. Сучара с чувствительной жопой!.. Его бы в зону на пару дней… Обломали бы как елочку… и перекрасили в цвет неба… А ведь между прочем «пахан» этот прав, почувствовал чужого… Что это я, как блатняк на пенсии…, раздухарился… — Оула выдавил горькую улыбку. — Сам виноват… Увидел погоны и повел себя как фуфло… Вот и нарвался…»

— Как самочувствие, Нилыч? — в купе заглянул Бабкин.