Оула

Оула удобно устроился, оглядел зал и пригубил пиво. Хмельной дух напитка ударил в нос, а полость рта приятно остудило и защипало. Он сделал большой глоток и стал ждать. Сегодня его что-то остановило, заставило остаться да еще взять пиво, к которому он, в общем-то, был равнодушен. Оула действительно чувствовал, что вот сейчас должно что-то случиться или он должен с кем-то встретится. Слегка волнуясь, он незаметно допил бокал. Сходил за вторым. Парочка, отяжелев, нехотя покинула зальчик. Бармен куда-то девался. Оула огляделся. Никого. Однако, было полное убеждение, что он не один и далеко не один.

Оула опять покрутил головой. Никого! Он был совершенно один. «Странно!» — уставился в черные стекла окон. «Нет, ну что за глупости…» — снова стал осматриваться. И только теперь обратил внимание, что интерьер маленького ресторанчика был выполнен в виде сочетания современного оборудования с деликатным, ненавязчивым включением деревянных деталей, отдававших стариной. По своей текстуре древесина была крученой, синей, явно древнего происхождения. Такими плахами была облицована стойка бара, камин. Некоторые сидения по другую сторону зальчика были выполнены из чурок с отполированными торцевыми поверхностями. Некие симпатичные, старинные предметы были подвешены на кованых цепях. Над камином и у входа висели медные тазы, ковши с длинными ручками…. Подняв глаза выше, Оула невольно вздрогнул! Сверху, почти от самого потолка на него смотрели бородатые лица, старинные, черно-белые фотографии мужчин. Не мигая, они смотрели на него с легкой застывшей усмешкой. Оула поднялся и, задрав голову, держа бокал с пивом, стал медленно обходить зал, внимательно всматриваясь в каждое лицо. Портреты были большими. На них, кто в широкополых шляпах, кто в шапках, у кого трубка во рту, у кого в руке, и все они действительно смотрели сверху вниз чуть снисходительно. В их глазах была печаль, жалость и мудрость. Но самое удивительное — они были знакомы Оула. Он напрягал память, вглядывался в черты лица и все больше и больше убеждался, что когда-то их встречал, знал, даже помнил их голоса. Дальше шли фотографии, на которых был запечатлен труд старателей, моющих золото. И опять что-то знакомое виделось Оула. Фотоаппарат безжалостно остановил мгновения сцен тяжелейшего труда искателей удачи. Здесь люди смотрели на Оула с удивлением и все той же печалью.

В сильном волнении он продолжал вглядываться в фотографии. Ему казалось, что люди на фотографиях стали оживать. Он видел, как шевелятся их губы, моргают глаза. Оула слышал их приглушенные, просуженные голоса. А там дальше, на групповых фотографиях, промываясь, шуршит по дну медных тазов мокрый песок, выявляя крохотные золотинки. Тупо ухает кайло, вгрызаясь в грунт, позвякивают лопаты, ворчит речушка…, даже знакомо пахнуло дымком…

«Где-то здесь мой дед, — возбужденно искал глазами Оула, — и отец должен быть здесь!..» Он вновь и вновь торопливо пробегал глазами бородатые лица. На душе становилось теплее, даже радостнее. По малейшим признакам ландшафта он узнавал места своего детства, людей, которые его окружали когда-то.

Появился бармен, и Оула торопливо заказал ему сто грамм водки, чем вызвал крайнее изумление у того, поскольку забылся и проговорил на родном языке.

«За всех вас, дорогие мои, за встречу!..» — Оула обежал глазами фотографии и опрокинул в себя горькую жидкость, поискал глазами, чем закусить, ухмыльнулся, махнул рукой и утерся.

Через минуту подошел за вторым стаканчиком.

Крепко захмелевший, уже лежа в постели, Оула счастливо улыбался, вспоминая фотографии на стенах ресторанчика. «Вот и увиделся с родными и близкими!..» — тепло от алкоголя и чувств разошлось по всему телу. Складки на лице разгладились, омолодив его на добрый десяток лет, а то и больше. Как он сразу не заметил эти портреты!?

На удивление голова была ясной и легкой. Сон не брал. Напротив мерно похрапывал Нюди. Оула поднялся. Не включая света и не одеваясь, он осторожно придвинул к окну кресло и сел.

«Эх, золото, золото!..» — Оула с трудом вытаскивал из памяти детские воспоминания, которые выплывали медленно, неохотно, обрывочно… Зато ни звано, ни прошено явились и тотчас заслонили собой другие картины из прошлого, в другом месте и с другим золотом. Оула недовольно завозился в кресле, сердясь на неуместность этих воспоминаний. Дотянувшись рукой до кровати, он стащил одеяло и кое-как укутал себя, все же надеясь на сон. Закрыл глаза. И в тот же миг, как это часто с ним бывало, события далекого сорок третьего года захлестнули его, заставили вздрогнуть от ясности и свежести, словно это было вчера. Оула открыл глаза, но вместо стен, потолка, мебели плотной стеной перед ним стоял черный, колючий лес с маленькой, светлой точкой где-то посередине. Точка была живой. Она трепетала и быстро приближалась. Это был костер, их костер в маленьком, слепленном на скорую руку чувале. Неподалеку спал, свернувшись в калачик, Ефимка.

А у самого огня Максим колдовал с придуманными им весами, на которых он скрупулезно взвешивал и подсчитывал тяжелый желтоватый песок — золото. Накануне он придумал, как взвесить все золото, что они добыли. За единицу веса, а точнее объема он взял стреляную гильзу, объем которой подсчитал, начерпав ею жестяную, двухсотграммовую кружку водой. Тогда все это золото и возня с ним казались Оула диким и нелепым. Третий год они брели по тайге все дальше и дальше на Север, износились, изголодали, многократно переболели… Особенно страдал Максимка. Он метался в сомнениях, сильно усох, стал удивительно узким и плоским. Редкая бороденка и согнутая фигура делали его стариком. Оула страдал меньше. А вот Ефимка оказался наиболее приспособленным и стойким. Сын тундры. Упорный и смекалистый, казалось, он один знал наверняка, куда и зачем идет. А Оула покорно шел следом, что ему еще оставалось.

В этом изнуряющем путешествии бывали и радостные дни. Каждую случайную встречу с одинокими охотниками они переживали как настоящее чудо. Бросались навстречу и донимали вопросами. Хотя по большей части вогулы плохо или совсем не говорили по-русски и старались побыстрее отвязаться от странной троицы. Тем не менее, для ребят это было событие, которое они обсуждали добрую неделю.

Однажды, после тщательной разведки и выжидания, они решились и впервые зашли в маленький поселок, где узнали новость, которая сразила Максимку наповал, вывернула его наизнанку, лишила опоры, напрочь выбросила все романтические идеи из головы — война! Оказалось, что страна давно воюет с Германией. Что почти всех здоровых мужчин призвали в Красную Армию.

С горящими глазами Максим бросился к сельсовету, но тот оказался давно закрытым. Нужно было выходить на большую реку Сосьву и добираться аж до самого Березова. К вечеру Максим поостыл. Рассуждая вслух, у него и так, и эдак получалось, что за дезертирство, а стало быть, потворство врагу его при появлении перед властью непременно должны расстрелять на месте.

Несколько дней он ни на что не реагировал. Ночи просиживал у костра, а днем убредал куда-то с глаз приятелей и возвращался только поздним вечером. К еде не прикасался, перестал разговаривать. Ребята смутно понимали, что происходит с их Максимом, но знали одно, что он вот-вот примет какое-то важное решение. Так и произошло.

Однажды под самое утро, растолкав Оула с Ефимкой, он решительно велел собираться. Путь оказался в обратную сторону. Они возвращались по своей же дороге. Опять пришлось переваливать крутые увалы, вязнуть в топких, холодных болотах. Недели через полторы они снова вышли к маленькому, домов в пять поселочку. Еще тогда, первый раз всех поразила его странная тишина, хотя все признаки жизни присутствовали. Звонко проголосил петух, пахнуло жильем, но что-то было не так, не было обычных, человеческих звуков…

На разведку тогда отправился один Максимка. Он ходил долго. Вернулся угрюмым, рассеянным, замкнутым и быстро повел группу дальше. Они никогда не говорил о том поселке. Оула с Ефимкой не спрашивали, а сам Максимка не вспоминал. И вот они снова вернулись к этому маленькому поселению…

Оула поднялся из глубокого кресла. Поза была неудобной, и часть тела затекла, пустив колючие мурашки по ноге и пояснице. Сделав несколько шагов по гостиничному номеру, он лег на кровать. Вспоминать не хотелось, да и что ворошить давно прошедшее и далекое-далекое. Попытался представить виденные лица на фотографиях, но едва они возникали, как на их месте появлялись другие, очень страшные и неприятные…

Пять избушек, разбросанных по обе стороны мелководной, веселой речушки, были поставлены умело и казались крепкими и надежными. Развороченные берега, система деревянных лотков, ржавеющие лопаты, тачки напомнили Оула родные места, где люди пытали свое счастье на старательских приисках.

— В тот раз запах чувствовался уже с этого места, — стоя у крайней избы, Максим втягивал носом воздух, принюхивался. — Сейчас вроде не так…

— А чем пахнуть должно? — осторожно, словно предчувствуя беду, спросил Ефимка.