Овертайм
Шрифт:
ЛАДА: Никто не думал о том, что ребята могут погибнуть. Никто такой мысли не допускал. Мы ждали только одного — чтобы они открыли глаза, вышли из комы. Самое страшное ожидание… Врачи нас предупреждали: «Не проводите здесь ночи напролет, себя пожалейте, ваша помощь и поддержка потребуются через некоторое время, когда они придут в себя, тогда вам понадобится много сил». Но ребята ездили круглосуточно, и ждали, ждали, ждали…
На следующий день после аварии Сережа Немчинов с женой прилетели из Нью-Йорка. Утром мне мама говорит, что ночью звонил Сережа, сказал, что вылетит первым же рейсом. Звонил он в полвторого, когда узнал об аварии, придя домой после благотворительного ужина. Включил телевизор и увидел. Они с Леной уже в восемь утра были у нас и сразу поехали к ребятам в больницу. Сережа около Славы посидел. Смотрю, у него слезы в глазах стоят. Я спрашиваю: «Сережа, хочешь к Володе зайти? Он здесь, в соседней палате, и Сережа Мнацаканов тоже рядом со Славой лежит». — «Да, конечно». Заходим к Константинову. Немчинов увидел, в каком состоянии Вова, и уже сдержать себя не смог, зарыдал. Я вышла из палаты, позвала Лену к нему, неудобно же мужику плакать при мне, а он Константинова гладит по руке: «Володька, Володька…»
Сережа с Леной предложили ребенка забрать к себе в Нью-Йорк. Мы потом, когда я уже из больницы вышла, Настю к ним отправили. Немчиновы со своими детьми уезжали в отпуск и нашу с собой взяли. Незнакомые люди присылали письма, надувные шары, плюшевых мишек, корзины с фруктами. Менеджер ресторана «Биг дэдис», где Слава с Володей
А на четвертый день, после того как ребята попали в аварию, и я оказалась на больничной койке. У меня внутри все эти дни ныло и ныло. Я в госпитале с девочками вышла подышать воздухом, пока Слава задремал. Сидим на скамеечке, я жалуюсь Ире и Лане: «Живот болит ужасно, есть ничего не могу». Вернулась обратно в палату к мужу, но понимаю, что терпеть боль уже нет сил. Медсестер прошу: «Пожалуйста, дайте какое-нибудь лекарство. У меня сильно болит желудок». — «Извините, мы не имеем права». Медсестры в госпитале не должны выдавать без рецепта и назначения врача никаких лекарств. Приходит Славин врач, смотрит на меня: «А ты как себя чувствуешь?» — «Если честно, то плохо. А почему вы спрашиваете?» — «У тебя глаза больные». Я пожаловалась на боль, меня тут же на кресло-каталку, повезли проверять. Хорошо хоть Лори со мной рядышком, я же половину медицинских терминов не понимаю, а она мне все медленно объясняет, пытаясь переводить медицинский на нормальный язык. Врач ко мне пришел — максимум двадцать семь лет. Я лежу, на него смотрю, пытаюсь шутить: «А вам лет-то сколько, молодой человек? Вы что, врач? Смотрите, не «запорите» меня, на мне травмированный муж и маленький ребенок». Сделали анализы, все проверили. Часа в три-четыре утра врач подходит ко мне: «Ничего пока не можем сказать. Странный случай, но похоже, что аппендицит». Уровень лейкоцитов оказался очень высоким. Через полчаса взяли повторный анализ крови, уровень лейкоцитов немного упал. Врач говорит, что не может такого быть при аппендиците — не падают лейкоциты. Опять рентген смотрел: «Есть шесть вариантов вашей болезни». И начал рассказывать все шесть вариантов. Значит, аппендицит один из них, а может быть, там такое заболевание, при котором надо лекарства пить каждые три часа всю оставшуюся жизнь. У меня ноги начали холодеть, пока я все это слушала. Славу ко мне привезли — его в госпитале скрывали ото всех, поэтому нарядили в хирургическую операционную форму. Он сидит около меня на каталке, а Лори с другой стороны, по плечу меня гладит. Чувствую — у нее начинают учащаться поглаживания с каждым следующим вариантом моего приговора. Уже не помню, что врач там еще называл, но в конечном итоге доходит до возможности рака. Я держаться еще держусь, даже пытаюсь улыбаться, но уже слезы потекли. Смотрю на Славу, а у него глаза просто квадратные, он мне руку целует: «Малыш, все будет хорошо. Все хорошо, мамочка». Делают еще один, последний, какой-то двухчасовой анализ. Приходит Джеймс Робинс — врач, который вел Славу и ребят. Говорит, что они ждут результата. А дальше я уже ничего не помню…
Кто-то меня за плечо трогает. Открываю глаза — я уже лежу в палате, стоит Робинс надо мной и говорит, что нужно срочно делать операцию. «Я надеюсь, что у тебя аппендицит. Но операцию нужно делать сейчас. Со Славой я уже говорил, он дал свое согласие». — «Если нужно — делайте». И меня повезли в операционную.
Доктор Робинс круглосуточно в больнице с ребятами находился. Я не знаю, уходил ли он когда-нибудь домой, может, только на час, на полтора. В шесть утра он сам сделал мне операцию.
Ночью не спишь: мысли всякие, боль не дает уснуть, а днем начинаются процедуры, приходят доктора, следователи. Ребята навещали Володю и Сергея, не забывали заглядывать и ко мне — спать некогда. И только я наконец за несколько дней впервые задремал, подходит доктор и говорит: «Слава, мне нужно твое решение». — «Что случилось?» — «Проблемы у твоей жены. Я на восемьдесят процентов уверен, что это — аппендицит. Если мы протянем, может случиться беда». Я говорю: «Доктор, я тебе верю, давай, делай операцию». Через полтора или два часа он пришел ко мне в палату: «Это — аппендицит, еще час-другой, и было бы осложнение».
Меня выписали из госпиталя как можно быстрее, для того чтобы показать людям, что хотя бы один из нас уже на ногах и может отправиться домой. Через десять дней после аварии должен был состояться «Селебрити гейм». Каждый год популярный актер родом из Детройта проводит хоккейные матчи, а в них участвуют известные спортсмены из других видов спорта, артисты, певцы, знаменитости, которые любят хоккей. Весь сбор от такого матча идет в благотворительный фонд для детей, больных параличом.
Меня привезли на эту игру, чтобы я произвел символическое вбрасывание. Народу — двадцать тысяч, полный стадион. Когда объявили: «Фетисов производит вбрасывание» и я, хромая (костыли оставил в раздевалке), пошел по ковровой дорожке к центру площадки, минут десять люди стоя аплодировали и кричали мое имя. У меня мурашки по коже и слезы. Я подумал: «Как же я смогу отблагодарить этих людей?» — и сказал себе, что попробую еще год поиграть — не просто отбывать время на льду, а играть на самом высоком уровне. Хотя еще вчера, лежа в больнице, я не мог и подумать, что начну еще один сезон в Национальной хоккейной лиге в возрасте тридцати девяти лет, да еще после всего, что со мной случилось.
Но я дал себе, слово, что вернусь еще на год. И сейчас, в разгар сезона 1997–98 годов, я получаю удовольствие от каждой проведенной на льду минуты, от каждой минуты своего пребывания в команде, в хоккее, потому что думаю: все же это мой последний сезон. Слава Богу, я сумел восстановиться, хотя сомнения были — колено побаливало и, увы, болит и сейчас.
ЛАДА: Рассказывая о всех наших бедах, я совсем забыла о радостном событии, случившемся в те черные дни.
13 июня произошла авария, а у Настеньки на следующий день конкурс. Она на него так рвалась, так к нему готовилась! Папа был против, она его неделю уговаривала. Он спрашивает: «Почему ты хочешь идти на этот конкурс?» Она отвечает, что мечтает стать принцессой, хочет, чтобы у нее было много новых друзей, хочет много путешествовать.
Уговорила папу — и вдруг такое несчастье. Слава не мог уснуть, поэтому на протяжении ночи мы не раз возвращались к этой теме. Он лежал, я рядом сидела, каждый думал — что же делать? Слава мне потом сказал, что последняя мысль за мгновение перед ударом была: а как же Настя пойдет завтра на конкурс? А я думаю: «Да какой тут конкурс, когда папу чуть не похоронили!» Мы решили дочке ничего не говорить про аварию. Слава велел: «Скажи, что я уехал в командировку, пусть завтра идет на конкурс».
Конкурс проводился в субботу и в воскресенье с девяти утра до восьми вечера. Хорошо, мама была рядом, я не знаю, что бы я без нее делала. Она оставалась с ребенком, вся издергалась, даже в госпитале у Славы не могла побыть, потому что я уезжала в девять, а возвращалась ночью, часа в четыре, и спала всего часа два. Утром собрала ребенка, Линн с ними поехала, да и я сама в первое утро туда примчалась. Отозвала в сторонку девушек, проводящих конкурс, прошу: наша дочка ничего не знает и мы не хотим, чтобы кто-то с ней про аварию говорил. «Не волнуйтесь, мы все сделаем». Они собрали всех, предупредили — и даже дети молчали.
«Если конкурс разобьет ребенку сердце, — сказал мне Слава, — я тебе оторву голову». Уже в первый день Настенька опережала всех девочек по очкам. Выиграла она шесть трофи, то есть шесть первых мест, и ее фотографию будут печатать в течение года на обложке специальных журналов. Но звание «Мисс Мичиган принцесс» не получила. Я думала, переживать будет, но она этого даже не поняла, потому что ее часто вызывали, чтобы вручать другие призы. Тем
не менее Настенька попала на национальный конкурс, финал во Флориде, в Диснейуорлд. Она и проезд туда себе выиграла, проживание в гостинице и еще двести пятьдесят долларов в счет будущего обучения в колледже.Правда, Слава сказал, что дочка никуда больше не поедет, ни на какие конкурсы красоты, достаточно одного раза.
Но мы вновь уговорили нашего папу и отправились на национальный конкурс, где Настя выиграла титул «мисс Америка принцесс нэшнл кавергерл – 97». Другими словами, ее титул — это что-то вроде девочки для обложки журналов, теперь в национальном масштабе.
Я не спала две ночи. Третий день после аварии уже шел, а у меня хоть спички в глаза вставляй. Слава задремал, я спустилась вниз, в комнату к ребятам. Кто только в эти дни не звонил, сколько телеграмм, сколько писем! Не только из Америки и Канады, но и из России… Приходили такие письма, что, когда я их читала, слезы градом. «Мужики, мы с вами. Знайте, что за вас переживает весь завод». Телеграммы из Сибири, из Тюмени. Врачи из Питера писали, что, если нужна помощь, они прилетят. Я думаю, что когда столько людей переживают, отдают положительную энергию, молятся, то это не может просто так в никуда уйти. Они должны выкарабкаться!
Слава не вставал, но был не в таком тяжелом состоянии, как ребята. А Володя и Сережа по-прежнему находились в коме.
Насте растолковали, что папа играет, поэтому живет в гостинице. На что она, правда, мне ответила: «Папа мне сказал, сезон закончился». И во время конкурса, когда я ей говорила, что папа переживает, болеет за нее и радуется, она спросила: «А откуда ты знаешь? Папа же уехал». — «Я с ним разговаривала по телефону». — «Когда?» — «Он днем звонил». — «А меня что, дома не было?» — «Нет, не было». Она замолчала, задумалась. У нее папин характер. Она в себе все переживает, внутри. Упадет, коленку раздерет, но не пикнет: губы надует, брови сдвинет, как Слава, и будет молчать. Правда, если мама рядышком, слезы могут появиться.
Я давно мечтал, что, если когда-нибудь выиграю Кубок Стэнли, обязательно привезу его в Москву. Как только мы повели в финальной серии 2:0, я спросил у Гарри Бетмана, есть ли возможность забрать Кубок в Россию. И услышал в ответ: «Мы подумаем и попробуем решить этот вопрос». Я спросил то же самое и у хозяина «Детройта» мистера Илича. Он сказал: «Конечно». На банкете после победы Боумен подошел ко мне со словами, что поддержит меня и поможет, потому что мы заслужили это право — привезти Кубок Стэнли в Москву. Оставалось только договориться о сроках, потому что каждый игрок команды-победительницы имеет право два дня владеть Кубком, приглашать домой родных, друзей, отмечать это событие. И хотя принципиальное согласие я получил, тут же возник миллион вопросов. Мне пришлось связаться с людьми, которые отвечают за безопасность, за связь с общественностью и прессой. Где Кубок будет храниться в Москве? Какой срок? Кто его будет охранять? В каких мероприятиях он будет участвовать? Я удивлялся, кому это нужно? А потом, когда мне прислали список агентств, газет, журналов и телекомпаний Северной Америки, которые изъявили желание отправиться вместе с Кубком Стэнли в Москву, я понял, почему столько вопросов. Забегая вперед, скажу, что все прошло на высоком уровне: от охраны до поездок с Кубком к самым высоким официальным лицам.
Собственно говоря, три игрока, которые приехали в Москву — Игорь Ларионов, Слава Козлов и я, — имели равные права на Кубок, но меня вежливо просили, чтобы я информировал обо всем, что с ним связано. Каждый мог закрыться с Кубком у себя в квартире… и не знаю, что из него бы пил. Правда, по неписаному этикету из Кубка можно пить только шампанское. Исключение сделали только для Маккарти — после финала ему налили туда кока-колу, так как он алкоголь теперь не пьет.
16 августа мне позвонили в Москву из Детройта: Кубок уже летит в Россию! Мне кажется, что до последнего момента никто здесь не верил в мои обещания. Кто это даст Фетисову или Ларионову привезти Кубок в Москву? Но мы знали совершенно четко: он прилетит, а с ним и официальная делегация из НХЛ.
Мы приехали в Шереметьево пораньше, я и Слава Козлов. Я должен был заехать за Игорем, но с транспортом получилась накладка, а единственный человек, кто знал телефон Игоря, куда-то исчез. Самолет уже приземлился, но я сказал, что не буду выносить Кубок, пока Игорь не появится. Кто-то сказал, что Игорь позвонил — он приедет прямо в ЦСКА. После этого мы вынесли Кубок. Прилетел он в багажном отделении, в большом сундуке на колесиках, но из багажного отделения его занесли в салон самолета, потому что для съемок мы должны были спуститься с ним по трапу. В ту минуту, когда надо было его выносить, начался ливень. Один из руководителей НХЛ, мистер Соломон, сказал: «Все прекрасно, только дождь почему-то, наверное, где-то немножко не договорились…» — «Нет, мистер Соломон, — ответил я. — По русскому обычаю, дождь — это к удаче». — «Ну тогда отлично. Мы имеем здесь Стэнликап, мы имеем дождь, мы имеем большую прессу, в общем, все у нас в Москве в порядке с первых же минут пребывания». Вынесли мы с Козловым Кубок, а работники аэропорта через решетку просят нас дать его потрогать. Тогда я понял, что мы не зря все это затеяли, раз люди интересуются, раз они знают о Кубке, одном из самых престижных трофеев в профессиональном спорте, которому больше ста лет.
Если люди улыбаются Кубку, значит, задача выполнена. Когда мы внесли Кубок в зал VIP, там собралось столько корреспондентов, что пришлось идти как сквозь строй.
Наверное, то, что Кубок Стэнли оказался в Москве, — закономерное явление. Профессиональный хоккей, по объективным причинам, лучше всего развит в Америке, как, допустим, футбол в Европе. А то, что наши ребята выигрывают престижные кубки, не только прославляет самих игроков, но и страну, где они родились, воспитывались, учились играть. Эта ситуация в мире сейчас рассматривается как нормальная, и тому подтверждением обилие представителей международной прессы все эти дни в Москве. Наверное, хорошее подтверждение тому и огромный интерес людей к этому необычному визиту. Было много интересных встреч, но самое дорогое для меня то, что мой отец увидел первый раз Кубок во Дворце спорта ЦСКА. Он меня обнял. Близкий человек знает, чего стоит выиграть такой трофей. Поразила меня и реакция мальчишек во Дворце, которые задавали самые разные вопросы.
Я предложил, чтобы Кубок прямо из Шереметьева отвезли в ЦСКА. И Игорь Ларионов, и Володя Константинов, и Сергей Федоров, и я — все мы уехали играть в НХЛ из ЦСКА. И Слава Козлов играл в ЦСКА какое-то время. Дворец на Ленинградском проспекте — место, где зародился хоккей в стране, где Анатолий Владимирович Тарасов организовал советскую школу хоккея. Самые известные мастера выросли в ЦСКА, и я посчитал, что будет правильным, если мы отдадим клубу должное.
Мэр Москвы Юрий Михайлович Лужков приехал на открытие турнира Кубок «Спартака», там Кубок Стэнли был представлен хоккейным болельщикам. Я ему сказал: «Юрий Михайлович, это самый престижный трофей в профессиональном хоккее». На мне была майка с автографами «пятерки», с автографом Константинова, который он поставил перед тем, как мы попали в беду. «А майка у меня с автографами всей «русской пятерки». Лужков: «Чего же ты ждешь? Давай снимай». Он надел майку на себя, чем меня абсолютно потряс. Посмотрел мэр на Кубок Спартака и говорит: «Ну вообще-то наш спартаковский кубок не хуже, чем Кубок Стэнли». Я не спорил: «Конечно, не хуже. Нужно только подождать еще сто лет, чтобы он стал таким же престижным».
Я думаю, что Кубок прилетел из Нью-Йорка в Москву как посол доброй воли. И премьер России Виктор Степанович Черномырдин нашел время принять нашу делегацию и даже выпил шампанского из Кубка прямо во время рабочего дня. Первоначально встреча была назначена нам на двенадцать часов, но на это же время планировался наш приезд в Воскресенск. Получался конфуз, мы не знали, как распутать этот узел, а люди в Воскресенске уже собирались. Тогда решили, что к Черномырдину пойду я, а Игорь со Славой поедут на встречу, они же родом из Воскресенска. Но премьер-министр поменял свое рабочее расписание и принял нашу делегацию в десять, чтобы мы все могли успеть в Воскресенск. Для меня это говорило о том, что в стране настали другие времена. Добрая получилась встреча, а когда принесли шампанское в бокалах на подносе, мы сказали: «Виктор Степанович, шампанское пьют из Кубка». Он: «Чего вы маетесь — наливайте!»