Овертайм

Едем, болтаем, проголодались в дороге, остановились у «Макдоналдса», взяли по чизбургеру, поехали дальше. Приезжаем на этот гольф-корт, мои клюшки куда-то отнесли. Подходит к нам Деррин Маккарти, говорит, что надо триста плакатов подписать. Впереди благотворительный аукцион для больных раком, и мы участвуем в этой акции. Дело в том, что Деррин сам организовал этот фонд, в честь отца, страдавшего одной из форм рака. Удивительное дело: как только Деррин узнал о болезни отца, он тут же бросил пить, а для него алкоголь был большой проблемой. Он стал все свободное время проводить с отцом, поддерживая и ободряя его в этой страшной ситуации. Деррин попросил: если у кого есть время — сейчас подписать, кто торопится играть — после гольфа. Я решил сразу поставить автографы, потому что знал — уеду раньше. Тем более, все разбились на команды по три человека, а я далеко не самый лучший гольфист, и если присоединюсь к своей команде позже, ничего страшного не случится. Вова сразу поехал на площадку, а Сергей, который никогда не играл в гольф, решил посмотреть, что это такое. Он так и не играл (может, пару раз только стукнул клюшкой), а водил по полю электрокар.

Прекрасный солнечный день, травка зеленая. Конечно, свое удовольствие в гольфе тоже есть. Я расправился с плакатами — это заняло почти час — и нагнал свою команду. Все время думал о том, что, как только пройдем половину дистанции, я поеду домой. Нужно было помочь Ладе собираться. Мы возвращали арендуемый дом, поэтому все вещи приходилось упаковывать, да еще попутно складывать чемоданы к отпуску. Еще и корреспондент позвонил, по-моему, из «Комсомольской правды», попросил найти для него время, он специально приехал из Вашингтона в Детройт.

Я собрал почти все автографы на свою майку как раз тогда, когда мы подошли к половине дистанции. Тут и встретились с Володей и Сергеем. «Ребята, я поехал домой». — «Мы тоже собираемся». Решили, что уедем, как только нас смогут на электрокаре отвезти назад, к стоянке лимузинов. Девушка, которая развозила напитки, отдала им свой кар. «Все, — кричат они, — мы готовы ехать». — «Подождите немного, мне нужно еще у Стива Айзермана и Маккарти автографы взять». Я дождался Стиви, он расписался, и мы с Володей и Сергеем поехали в клуб. Умылись, зашли в ресторан, заказали сандвичи. Когда мы возвращались, парень, который отвечал за автографы, догнал Константинова и попросил его тоже расписаться. Я говорю: «Вова, там же на час работы». Он отвечает: «Я пишу быстро, для меня это минут на тридцать-сорок». Все понимают, благотворительность — это святое, отказываться нельзя. Пока Вова расписывался, мы сидели с Серегой в машине, болтали. Только Вова освободился — наш шофер собрался уходить, сказал, что тоже хочет взять автографы. Я ему объясняю: в клубе из хоккеистов никого нет, все на поле для гольфа. Но он как-то засуетился и исчез. Когда Константинов подошел, я ему сказал: «Ты пришел, а шофер пропал». — «Я пойду его поищу», — бросил он и, действительно, через пять минут привел нашего водителя [2] .

2

Возможно, шофер лимузина покурил «травку», чтобы восстановиться, в этот день у него было много работы.

Мы сели в машину, но что-то в водителе мне показалось странным. Он вдруг выскочил из кабины, побежал к другим шоферам, которые рядом стояли, начал спрашивать, как ехать обратно. Дурацкая ситуация, обычно профессионалы запоминают дорогу. Володя ему крикнул: «Мы тебе покажем, как ехать, давай садись в машину». Наконец поехали обратно. Времени было около девяти, еще светло — самые долгие дни, середина июня. Едем, толкуем о своих планах, о том, как в Москву Кубок привезем. Константинов не появлялся в Москве с тех пор, как в 1991-м уехал через Венгрию в США. Волнуется; надо паспорт сделать. Я его успокаиваю — договоримся. Еще проблема: он свою двухкомнатную квартиру в Москве хотел приватизировать. Серега рассказывал, что одному его сыну в колледж пора идти, а второго, младшего, он в Москву возьмет, надо его там погонять: «А то Артем здорово поправился». Говорили об обычных житейских вещах. Ехали расслабленные; я сидел сзади, справа по ходу, ноги у меня лежали закинутые наверх, на стойку, где телевизор и бар. Серега сидел слева от меня, а Володя чуть впереди на диване вдоль левого борта.

Лимузин свернул с хайвея на Вудворт-авеню. Минут за семь до того, как все случилось, Константинов сполз по сиденью ближе к водителю, чтобы его предупредить; если какие-то вопросы, мы ему подскажем. Я Вову спрашиваю: «Может, к тебе заскочим? Позвоню сейчас Ладе, скажу, чтобы она тоже подъехала». И дальше обычный разговор, кто куда едет отдыхать. Константиновы собрались на Карибы, я с Ладой и Анастасией на Гавайи.

Мы ехали по правой полосе при четырехрядном движении. Я все время смотрел вперед, чтобы этот чудак не проехал нужный нам поворот. Он гонит по правому ряду, а ему через триста-четыреста метров надо поворачивать направо. Успею, думаю, подсказать, что скоро мы должны повернуть. Вдруг лимузин резко, градусов на шестьдесят, пошел влево. Какого черта он перестраивается? Смотрю, машина идет с ускорением, будто нога шофера давит на газ. Или он педали перепутал, или уснул, а может, и специально так сделал, я не знаю. Мы стали кричать, все трое: «Что ты делаешь?» — по-русски или по-английски, не помню… И в этот момент лимузин вылетает на разделительную полосу, впереди столб фонарный цементный, и мы — прямо на него. Передо мной вся жизнь в картинках пролетела в одно мгновение. Но каким-то образом (или водитель успел отвернуть, или так само получилось) мы пронеслись мимо столба, но в следующее мгновение — в дерево! Бум! И сразу — темно.

Следующее, что помню, — кто-то залез в кабину и кричит: «Есть ли живые?» Я откликнулся. Мужчина, что кричал, подал мне руку и вытянул меня.

Уже стемнело, машины вокруг остановились, народ столпился. Выброшенное из лимузина заднее сиденье рядом валялось… Мужчина, что помог мне вылезти, поддержал меня, и я лег лицом на подушки этого сиденья. Он мне говорит: «Лежи, не поднимай головы, не шевелись». Я лежу, в голове шумит, грудь болит и колено. Повернулся, смотрю: колено все разодрано, в двух местах рваные дырки, из них мясо висит, кости видно. На руке тоже большая дырка и кусок кожи сморщенный болтается, как на тоненькой ниточке. И никакой у меня реакции на все это, полное безразличие. Лежу, а он меня спрашивает: «Там еще кто-нибудь остался?» — «Да, там два моих друга». Подбежали еще люди, стали мне дыхание искусственное делать. Спрашивают имя, а у меня дурацкая мысль: скажу свое имя, все его здесь знают, может начаться хаос — и молчу.

Через считанные минуты «скорая помощь» появилась, меня положили на носилки, привязали к ним и единственное, что я мог, — смотреть через колеса, как вытащили Володю. Я все время спрашивал: «Как ребята, что с ними происходит?» Мне ничего не отвечали, да я и сам понимал, что дела там скверные. И вот вижу — Вову вытащили через противоположную от меня дверь. Он не подавал никаких признаков жизни. У меня истерика началась, я стал кричать: «Что вы стоите? Спасите его, помогите ему!»

Подъехали полицейские, спрашивают мое имя. Я лежал на животе, в шортах, полицейский вытащил у меня бумажник из заднего кармана, посмотрел фамилию, узнал меня: «Спокойно, парень, с твоими друзьями случилась не очень хорошая история, но они живы, и мы думаем, все будет нормально». Погрузили носилки в машину, повезли. Оказывается, мы разбились в пяти минутах езды от госпиталя. Занесли меня в реанимационное отделение, сразу набежала толпа врачей, аппараты какие-то ко мне присоединили. Начала приходить боль, я ведь сразу ее не чувствовал. Все время спрашивал: «Как ребята?» Мне отвечают: «Один — более или менее, а второй плохо». Но не говорили, кто плох, потому что сами не знали.

Первым появился мистер Илич, он живет недалеко от госпиталя. Подошел, в глазах слезы: «У тебя все будет в порядке, а с ребятами не очень хорошо». Мне анализы делают всякие: кровь, мочу, рентген, десяток процедур; снимки — шеи, позвоночника, рук, ног. Я попросил позвонить жене, сказать, что жив. Вскоре Лада приехала, а меня уже начали зашивать. Я попросил ее выйти: «Не хочу, чтобы ты это видела».

Доктор, который меня зашивал, позже рассказывал, что он служил военврачом. Мог ли он тогда себе представить, что ему придется «штопать» майора Советской армии в отставке?

Ребята стали съезжаться. Первые трое суток они из больницы не выходили, там и ночевали.

ЛАДА: Утром у них по расписанию последняя командная встреча — в гольф «Детройт» играет. Слава с Володей вечером сидят, подшучивают над собой: завтра на гольф пойдем, как белые люди, как аристократы. А сами по-настоящему играть не умеют. Есть в команде ребята — настоящие гольфисты, которые серьезно к этой игре относятся, Саша Могильный так увлекся гольфом, что на поле все свободное время пропадает. Только закончит играть в хоккей, сразу начинается сезон гольфа. Слава хохмит: в гольф играть не буду, зато биркаром науправляюсь вволю (это машинки, которые пиво на поле развозят). К полудню муж уехал, а я собирала вещи — мы снимали дом до пятнадцатого июня, а уже тринадцатое! Билеты на Гавайи на послезавтра, мы договаривались об отпуске месяца за два, нас собралось ехать три семьи, трое детей, няня. Надо было снять несколько номеров и все в одной гостинице, причем в разгар сезона. Но все получилось — номера зарезервировали, билеты взяли. Кубок Стэнли выиграли — все прекрасно.

До девяти вечера я паковалась. У Настеньки на следующий день еще и пэйджент — конкурс красоты «Мисс Мичиган принцесс». Его трудно назвать конкурсом красоты в прямом смысле, там больше смотрят, как ребенок двигается, танцует, поет, декламирует. Конкурс проходил два дня. После него на следующий день мы должны были вылетать.

Слава мне позвонил часов в семь, сказал, что через час возвращается. Мне помогала соседка, у нас соседи необыкновенные люди, Брюс и Линн. Настенька, как только из школы приезжает, первым делом к Линн в дверь стучит, чтобы поиграть с их собакой Никки.

Потом звонок, я поднимаю трубку, слышу женский голос: «Здравствуйте, нам необходимо поговорить с госпожой Фетисовой». — «Да, я слушаю». — «Вам звонят из «Бомонт госпитал». А я не знала, что есть такой Бомонт, услышала только — госпиталь. «Ваш муж попал в аварию. Он пришел в себя и просит вас приехать». Я, как рыба, хватаю ртом воздух, ничего не могу сообразить, только спрашиваю, в каком он состоянии. Мне отвечают, что удовлетворительное. «Он один?» — «К нам привезли четверых». Линн и мама слышали разговор, мама сразу: «Ах!» — и побежала в комнату к внучке, чтобы Настя, если не спит, ничего не услышала. Линн у меня трубку взяла, а я бегом переодеваться. Линн записала, какой госпиталь и где он. Мы выходим, а я не знаю, куда ехать. Линн Брюсу стучит, тот ничего понять не может, она ему кричит, что Слава в госпитале. Втроем сели в машину, они мне подсказывают, куда ехать. Слез нет, они у меня выплакались за те пять минут, пока я переодевалась, только меня всю трясет, да так, что Брюс спросил: «Хочешь, я поведу?» Я ответила, что доеду сама. Из машины набираю номер Иры Константиновой, потому что знаю: Слава с Володей — никуда друг без друга. Может быть, Ира знает, кто, что, где и как произошло? На чьей машине они разбились? Кто был за рулем? Ира берет трубку, голос у нее спокойный, и я так же пытаюсь говорить: «Ира, привет. Володя дома?» Она отвечает: «Нет». И сразу напряглась, потому что обычно, когда я звоню, то хотя бы недолго, но с ней обязательно поговорю, даже если мне Володя нужен. А тут сразу: «Володя дома?» — «А что такое? Что у тебя с голосом, что случилось?» Я уже не могу сдерживаться: «Ира, мне позвонили сейчас из госпиталя. Слава попал в аварию». — «А Вовка?» — «Не знаю, ничего не знаю». — «Но они же все время вместе!» В это время я подъезжаю к госпиталю. Брюс мне показывает, что въезд с правой стороны, говорю: «Ира, как все узнаю, перезвоню». Меня полицейский останавливает: «Вы куда?» — «Мне позвонили, мой муж попал в автомобильную катастрофу». Он, дальше не спрашивая ничего: «Проезжайте».

Подъезжаем к госпиталю, а там уже телевизионщики. Я поставила машину у входа, Брюс и Линн вышли и меня как бы прикрыли. Корреспонденты сразу к ним: «Чья жена приехала?», «Что вы знаете об аварии?». «Кто был в машине?» А я в этот момент проскочила и побежала в реанимацию. Там уже мистер Илич в слезах, обнял меня. Я спрашиваю: «Что случилось?» Он говорит, что Слава в удовлетворительном состоянии, у Володи тяжелая травма, а у Сережи очень тяжелая, мало шансов выжить. Потом врача позвали, он начал объяснять, что за травмы. Линн и Брюс уже рядом со мной стояли. Еще по дороге в госпиталь я позвонила Лори и Крису, и они тут же примчались. Пока я с врачом разговаривала, начали приезжать ребята из команды. Им сразу выделили большую комнату, потому что собрались все. Стиви позвонили в машину (он ехал домой), точно так же и остальные ребята узнали о случившемся. Появилась Ира с подругой Ланой, той, что была во время парада у них в машине. Потом Лену, жену Сережи Мнацаканова, привезли. Ужас какой-то! Все ребята плакали, некоторые навзрыд, стену кулаками били. Они сидели все вместе и не выходили из госпиталя трое суток. Клуб прислал людей, привезли автомат для горячего кофе, бутерброды, фрукты, три телефона тут же включили. Секьюрити в коридорах было полно. Пустили слух, что за фотографию Константинова в палате платят чуть ли не 25 тысяч долларов.

В госпиталь несли цветы, у Славы в палате полно мишек, он же, как его называют болельщики, «Папа-Медведь». Пришлось Стиву Айзерману выступить, поблагодарить всех за поддержку, но попросить не присылать ничего в госпиталь, там не успевают принимать посылки, а в реанимацию нельзя ставить цветы. Они и так делали исключение, ставили букеты около дежурных. Стиви попросил все адресовать в клуб.

А около дерева, в которое врезался лимузин, сидели люди, они оставались там, наверное, неделю. Некоторые там ночевали, им привозили еду. Они украсили дерево гирляндами, флажками, записками с молитвами. В конце концов полиция наложила запрет на эту акцию, потому что там произошли два или три автомобильных столкновения, не очень, правда, серьезных. Позже нам сказали, что, когда в Детройте в июле прошел ураган, дерево это он убил, вырвал с корнями. Нет его теперь.

Люди спали и возле госпиталя в палатках. Мы проезжали, останавливались, спасибо им говорили за поддержку. У Володи, Сережи, Славы все стены в палатах были в открытках с пожеланиями скорейшего выздоровления. А около кроватей висели иконки и крестики. Когда шли передачи новостей или музыкальных программ, в перерывах на рекламу обязательно говорили: «Давайте помолимся за выздоровление ребят» — и включали песню «Мы — чемпионы». И около госпиталя люди стояли со свечками, молились и пели «Мы — чемпионы». А потом на главной площади собрался чуть ли не весь город, и взрослые, и дети, — все молились за попавших в аварию ребят.

Я уже говорил, что Ларри Мерфи приехал из Торонто всего на день на банкет, и путь до ресторана у него занял четыре часа. Потом Ларри уехал обратно домой (еще четыре часа). Но как только он узнал об аварии, в ту же ночь опять сидел за рулем четыре часа, чтобы попасть в госпиталь. Ребята первые три-четыре дня находились рядом, со своими женами, многие должны были отправиться на отдых, но перенесли отъезд на другие дни.

Нас троих в реанимационном отделении положили в три соседние палаты. Я не мог избавиться от мыслей: за что? почему? зачем? Тяжело, невозможно найти ответы на эти вопросы. Я старался шутить, насколько это у меня получалось. А перед глазами стояла картинка: лимузин пересекает линию за линией и влетает на полной скорости в дерево без всякой попытки затормозить.

Мне повезло: я сидел с задранными ногами, и удар пришелся на бедро и грудь. А ребята полетели головами вперед, в перегородку, меня же сперва закрутило и уже потом я на них упал. Жуткая картина! У Лады на нервной почве аппендицит открылся, еще бы пара часов, и случился бы перитонит, в конце концов она оказалась тоже в соседней палате.

Прессу в госпиталь не пускали, но кто-то из русских позвонил Ладе на второй день: «Вы не могли бы меня провести в палату, чтобы я сделал фотографии Константинова и Фетисова?» Одни люди переживают трагедию, другие хотят на ней заработать… Через день после аварии, при огромном собрании журналистов к ним вышел Стив Айзерман и попросил, чтобы они не старались заходить слишком далеко. И пресса была терпелива, не выдумывала сенсации. А сколько людей предлагали свою помощь, сосчитать невозможно.