Озаренные

«Может быть, потому и замкнут Барвинский... — рассматривая пейзаж, думал Алексей. — Кажется, мог бы стать художником, но выбрал не тот путь...»

— А ведь неплохо, Анатолий Сергеевич! Вам бы надо почаще садиться за мольберт, — посоветовал Алексей.

— Некогда! — с досадой воскликнул Барвинский, — круглые сутки на шахте.

Он пригласил Алексея к письменному столу и вытащил большую папку.

— Видите, я хотел показать вам... У меня были попытки создать механическую крепь. — Барвинский раскрыл папку. — Вот. Прошу познакомиться.

В альбомах и на отдельных листах были чертежи десятков вариантов крепей. По выцветшей туши, не глядя на даты, Алексей догадался, что некоторые эскизы выполнены много лет назад.

— Хоть один промышленный образец удалось выпустить?

— Только вот по этому проекту, — Барвинский показал чертеж маятниковой крепи. — Перед войной на шахте «Комсомолец». Но не получилось. Стали испытывать — авария за аварией. В конце концов ночью лава села и похоронила все сооружение. Теперь мне ясно, почему. Вместе со мной работал главным инженером Гадзинский. Когда пришли гитлеровцы, Гадзинский остался в Донбассе, возглавил какой-то дирекцион. С моих чертежей успел, очевидно, снять копии. Теперь, наверное, где-нибудь в Руре... Мне кажется, кое-какие из этих набросков могут пригодиться...

— Вы сами должны разрабатывать конструкции крепи, Анатолий Сергеевич, — убежденно произнес Алексей, — и непонятно, почему все это у вас лежит под спудом.

В кабинет вошла стройная женщина с полным, но волевым лицом. Алексей вспомнил, что однажды видел ее в детской консультации, где работает Варя.

— Анатолий Сергеевич, хватит гостя угощать чертежами. Прошу к чаю.

— Моя жена, Нина Павловна, — представил ее Барвинский. Они прошли в столовую.

Не было бы ни этой встречи, ни откровенного признания Барвинского в том, что он работал над механическим креплением, если бы Нина Павловна не настояла, чтоб муж познакомил изобретателя «Скола» со своими трудами, — она все время заставляла его продолжать работу над проектами крепи.

— Ты честолюбива, — отмахивался от всех доводов жены Барвинский, — мое дело теперь ремонтировать то, что создают другие.

— Я жалею, что нет партийных чисток, — не отступала она. — Я пришла бы на собрание и сказала: мой муж — человек в анабиозе, как лягушка, которая замирает на зиму подо льдом. Его учили, учили, а он заморозил свои знания.

— Я работаю по двадцать часов в сутки, шахта — лучшая в области по уходу за механизмами.

Они беседовали до полуночи.

— Все, все нужно в сторону. У вас есть помощники, они будут вести ремонт, — убеждал Алексей Барвинского, — Звенигора даст отпуск для доработки конструкции. Без механической крепи «Скол» не может безопасно работать.

8

Начался наряд, люди получали отбойные молотки, аккумуляторы, взрывчатку.

В «нарядную», торопясь, вошел Коренев. Ища кого-то глазами, он подошел к Звенигоре, быстро пожал руку и спросил:

— Микола Петрович еще не спускался?

— Только что видел его у начальника участка. Аня, посмотри — Шаруда у Бутова? — крикнул Звенигора электровозчице.

— Здесь... Вам позвать его? — отозвалась девушка.

— Есть еще время? — осведомился Коренев.

— До начала смены двадцать минут, — посмотрел на часы Звенигора.

— Замечательно!.. Ну, что снилось, Микола Петрович? — пожал парторг руку Шаруде, вышедшему из кабины начальника участка.

— Я не невеста. Мне сны не снятся, — отшутился тот. — Пришов вчера из кино и спал, будто колганивки напился...

— Собирай, Микола Петрович, свою старую бригаду. Ну, и другим не мешает послушать... — обратился парторг к шахтерам.

Вокруг Коренева образовалось кольцо любопытных.

Поблескивая глазами, Коренев вынул из бокового кармана куртки плотный голубой конверт и поднял его высоко, чтобы видели все.

— С голубем мира!.. — указал он на угол конверта, где был синей краской отпечатан голубь в полете. — Пришло к нам письмо, товарищи... из-за Карпат. Из Польши. От близких, родных нам людей — силезских шахтеров.

Коренев развернул большой лист бумаги, украшенный шахтерской эмблемой — скрещенными молотками, и начал читать:

— «Секретарю партийного комитета шахты... — Заметьте, по-русски пишет... — Дорогой товарищ, мы прочитали недавно в нашей горняцкой газете «Шиб» о том, как работает Микола Шаруда со своей бригадой на первой в мире машине для добычи угля из пластов крутого падения. И мы гордимся, что это сделали советские люди — сделали для всех нас, шахтеров. Теперь такие машины будут и у нас — раз они есть в Советском Союзе. И мы хотели бы начать с вами соревнование...»

Дочитав письмо, парторг бережно сложил его и торжественно вручил Миколе Петровичу:

— Получай и подумай, что нужно ответить горнякам шахты «Покуй». «Покуй» — это по-русски значит «Мир».

— Да что ж там думать. Согласны, мол, — подсказал Коля Бутукин.

— Ты не торопись, за всех не решай, — посоветовал Коренев, — соберетесь после работы, коллективно обсудите.

Молча стоял изумленный Микола Петрович.

Он до сих пор еще не верил, что письмо — ему, что о трудовых делах его бригады знают даже в далекой Польше...

Коренев подошел к нему и обнял.

— Большая честь тебе, Петрович, и всей бригаде. На всемирную дорогу советский человек вышел. Недаром Ленин говорил — будут у нас учиться. Ленинское слово вещее... Из него, как из зерна, живое дело растет. Вот и пришло время. Будут к нам письма еще из многих стран. Будут. Это лучшая награда за наш труд шахтерский.

Парторг вышел на шахтный двор. Утро было таким, что даже человек с черствым сердцем залюбовался бы.

Солнце, еще невидимое, пробивало пучками стремительных лучей нежные, взбитые ветерком облака. Веером раскинулись они у дальней шахты «Снежная». Чудилось — лучи выходят из террикона...

Нежно-синее небо было высоким. Под его шатром просыпалась донецкая земля.

9

Изо всех сил старался работать в эти дня Сечевой!

Он не только приходил раньше всех в лаву, но и часто задерживался после смены, особенно после второй, когда сменщики его не поторапливали оставить забой. Ему хотелось еще прихватить несколько минут, глубже врубиться в пласт, больше вынуть угля...

Так было и в эту субботу...

Уже все работавшие с ним шахтеры вышли из лавы, а он никак не мог оторваться от хрупкого, податливого пласта, кромсал и кромсал его, метко направляя пику отбойного молотка между слоями угольной массы,

— Стой, хватит! — наконец скомандовал сам себе Сечевой; положил молоток, выключил воздух. И осветил лампой грудь забоя, далеко ушедшего в пласт...

Вдыхая полной грудью воздух, он вдруг ощутил сладковатый, неприятный вкус. В воздушном потоке блуждала какая-то теплая струя…

«Как будто из печи тепло идет...» — встревоженно подумал Сечевой, обшарил пучком лучей весь свой участок. Ничего не удалось обнаружить. «Показалось», — успокоил он себя и торопливо стал спускаться к штреку. Нужно было пролезть еще половину стометровой лавы. Ловко перебирая ногами стойки, повисая на руках, он устремился к откаточному штреку. Струя теплого воздуха становилась все мощнее, угарнее...