Озеро призраков

— Ночью, пока спят. Что они нас и так побьют, ежели мы и будем хорониться, а может быть, мы их одолеем, отобьём охоту жечь деревни да сиротить малых детушек.

— Ночь — наша мать, — промолвил атаман, поглаживая ложе фузеи. — Я согласен идти с вами, только у меня один уговор…

Мужики замолчали, затаив дыхание, ожидая, что скажет Чёрмный.

— Казну казацкую беру я. Говорю об этом заранее, чтобы вы знали об этом и никаких супротивных действий мне не чинили.

— Да что ты, батюшка, — закивали головами мужики. — Прогоним ворога, бери всё! Нам чужого не надобно, своё бы спасти.

Вдали раздался свист. Атаман повернул голову.

— Опять кто-то идёт. Не ваши ли? — спросил он крестьян.

Те пожали плечами.

— Наши все здесь. Куда мы пошли, никто не ведает.

Зашелестели кусты и раздался голос:

— Атаман, мы здесь парня с девкой поймали.

На поляну вышел дюжий разбойник, подталкивая впереди себя Никиту и Оринку.

— Никитка! — вскричал Вороной, узнав в окровавленном парне своего сына. Он вскочил с сушины и бросился навстречу Никите.

— Оринка! — не менее радостно закричал суховатый мужик с замотанной тряпкой рукой. — Пресвятая Богородица! Жива! А мы с матерью не чаяли уж тебя и видеть…

— Батюшка! — бросилась на шею отцу Оринка. — Батюшка!

— Дочка, — ласково гладил Орину отец. — Родная. Здорова. Замёрзла. На-ко одень одёжу. — Он стал снимать с себя кафтан.

— Где ж это тебя, парень, так исполосовали? — обратился к Никите атаман, увидев при свете костра его окровавленную рубаху.

— Казаки, — дрожащими от холода губами произнёс Никита, оглядывая чужих людей. — Кнутом.

Он подошёл к костру, стараясь быть поближе к огню. Он так продрог, что зубы издавали частую дробь. Отец снял кафтан и набросил на плечи сыну.

То, что здесь у костра рядом с незнакомыми людьми, по обличию разбойниками, о которых так много говорили в последнее время, были деревенские, отогнало прочь сомнения Никиты. Он у своих. Только теперь он понял, что пережитые ужасные события остались позади. Слава Богу, он у своих.

Когда утихла радость родителей, что их дети нашлись, опять перешли к прерванному разговору. Атаман расспросил Никиту, как он попал в лагерь казаков, где он находится, велик ли обоз и сколько казаков. Отвечала Оринка. Она согрелась, на лице вновь заиграл прежний румянец.

— Я несколько раз пересчитывала их всех, — говорила она. — Всего их наберётся не более четырёх десятков. Да два десятка телег.

Атаман задумался, поглаживая кудрявую бородку.

— Завтра они хотят ехать в деревни, — продолжала Оринка. — Несколько телег он отправляет под Троицу.

— Если это так, то меняет наше дело, — задумчиво произнёс атаман. — Они могут оставить свою стоянку. Но куда они отправятся?

— Знамо дело, в Кудрино или Стройково, — ответили мужики. — Орешки сожжены, Легково разграблено, а поблизости, окромя наших деревень, более жилья никакого нету.

— К нам они пойдут, — уверенно сказал Степан Горшок. — До нас им рукой подать. Они не оставят деревни, которые рядышком.

— Значит, жди гостей, — произнёс убогий. — Вот завтра и будет вам пир, — он посмотрел на мужиков. — Вот завтрева и расквитаетесь. Встречайте — и вилы в бок! Чего вам ждать ночи.

— Отведать казацкой сабли, — тихо проговорил один из мужиков, смекнувший, куда гнул Тишка. — Одно дело ночью напасть, а другое встретиться в чистом поле.

— Если они поедут в Кудрино, то какой дорогой? — спросил атаман, обращаясь к Вороному, которого признал за старшего у крестьян.

— Дорога одна, что из Озерецкого в Хотьков монастырь ведёт. Поедешь по ней, не минуешь Кудрина.

— Вот завтра и встретим их здесь, — заключил атаман. — Или вы передумали? — спросил он, видя, что мужики переминаются с ноги на ногу.

Крестьяне переглянулись.

— Чего молчите! — первым заговорил Оринкин отец. — Сами сегодня языки чесали — живот свой положим, но не дадим в разор пустить деревни, защитим жён и детей. Сами пошли искать пособления у атамана, чтобы напасть на казаков. А теперь думаете, что пронесёт!

— Не пронесёт, — ответил Вороной. На его лице была написана решительность идти до конца, глаза сверкали из-под густых бровей. — Как порешили, так и будет. Никто не откажется, как бить ворога — днём или ночью. Так я говорю, мужики?

— Конечно, так, — проговорили мужики все разом.

А Вороной продолжал:

— Что так измордовану быть, что этак. Лучше с дубиной встретить смерть, чем с голыми руками в амбаре. Идём завтра, атаман. Встретим ворогов.

— Слава Богу, что не отступились от своих слов. — Опираясь на фузею, Чёрмный встал. — Мы с тобой, Вороной, сейчас с глазу на глаз побаем, а вам я вот что скажу, люди. Берите с собой всё, у кого что есть: рогатины, топоры, вилы, дубьё… Лучше всего багры, коими таскать казака с лошади спроворнее. Если их сорок, а завтра кои пойдут с обозами, кои останутся охранять стоянку, — значит, их много не будет. Нас числом будет боле. Вот и расквитаемся. Поняли меня, молодцы?

— Поняли, поняли, батюшка. Сделаем, как ты повелел.

— Вот и добро, — ответил Чёрмный, отпуская мужиков.

Потом он с Вороным долго и тихо разговаривали чуть поодаль, намечая действия на завтра. Потушив костёр, все — и разбойники, и крестьяне, — отправились каждые в свою сторону, договорившись встретиться на рассвете.

9.

Истошный крик Говерды разбудил Мокроуса под утро. Вскочив с разостланной на соломе епанчи, схватив саблю, ещё не зная, что случилось, забыв заложить усы за уши, он выбежал из шатра. У потухающего костра стоял Говерда с перекошенным от злости лицом. Его окружали несколько казаков: Чуб, Непийвода, Закруть и другие. Рукой Говерда показывал на дуб. Под ним пленников не было. Не осталось следа ни от парня, ни от девки.

— Проспали, бисовы дети, — орал Говерда, вращая белками. Его лицо с кроваво-синим подтёком под глазом искажала гримаса ярости. — Они не могли сами уйти! Я ремни на три узла завязал. Мои узлы ещё никто не распутывал. Какой чёрт им помог бежать?

Мокроус вложил саблю в ножны. Вот ещё бесово наваждение. Вчера были пленники, а сегодня их нет. Не могли же они сами уйти. Кто-то помог им бежать. И в то же время он с облегчением вздохнул — то была ложная тревога. Чёрт с ними, с пленниками, пусть они в землю провалились. Огорчало его больше другое, то, что среди казаков не стало дисциплины. Вот дозорные проспали и не видели, куда делись москали. Лёгкость добычи, которая им доставалась здесь без особого сопротивления, притупила бдительность членов его отряда. Несколько дней назад пропала бочка вина с обоза, а казаки вечером забражничали… Что девка ушла, его радовало, хотелось посмотреть на Добжинского, на его лицо — «моя добыча» — посмеяться втихомолку над незадачливым паном, но то, что так могли проспать, что угодно, его угнетало.