Озеро призраков

Он пошёл обочиной, по краешку, стараясь мягче наступать на землю, чтобы не шуметь, полагая, что скоро увидит стоянку. Предчувствие не обмануло его. Через некоторое время за кустарником и деревьями он увидел мерцающий свет костра. Сердце его забилось. Где-то там должна быть Орина.

Боясь тишину вечера потревожить хрустом сучка, нечаянно попавшим под ноги, шелестом сухих листьев, он стал пробираться на свет, петляя между деревьми, обходя заросли кустарников. Свет костра озарял открытое пространство, и Никита смог вскоре разглядеть стоянку казаков.

Костёр был разведён посередине поляны. Срубленные еловые сушины были сложены углом, комель к комелю, и когда концы выгорали, их подтаскивали друг к другу, и костёр снова пылал, кидая в темноту красное играющее пламя. Поодаль были разбиты два или три шатра, серевшие полотнянными боками. Невдалеке от них был сооружён навес из осиновых жердей, покрытый еловым лапником. Лагерь был окружён повозками. К коновязи — вбитым в землю столбам с перекладиной — были привязаны кони. У костра были видны фигуры трёх казаков. Наверное, это были дозорные. Казалось, лагерь за исключением этих бодрствующих, был погружён в сон.

Никита решил выждать. Может, эти трое отправятся спать и тогда… А что он будет делать тогда, он не знал. Как найти Оринку, если она здесь? Хоть бы услышать её голос, определить, где она находится. Но было тихо. Слышался лишь треск еловых бревён да пофыркивание лошадей.

Стоя на месте, боясь поменять положение тела, Никита быстро продрог. Короткий кафтан, не подбитый овчиной, почти не грел его. Он торопился, собираясь сюда, и не подумал, что ночь могла быть холодной. Звёзды ярко горели в тёмном небе, и воздух становился суше и студёней. Росы не было, и Никита подумал, что к утру может ударить заморозок.

Дозорные сидели у костра. По их склонённым головам, Никита определил, что они задремали. Он покинул своё тайное место и пробрался ближе к телегам. Старясь найти лазейку между ними, он наступил на что-то твёрдое. Раздался крик, Как оказалось, рядом с телегой спал казак. Лагерь в одну секунду ожил. Из-под телег в сенной трухе, сбрасывая с себя одежду, который были укрыты, выскочили десятки казаков.

Никита, пользуясь произведённым переполохом, попытался скрыться в темноте. И он бы ушёл, если бы не запнулся о пень. Потеряв равновесие, он упал и на него навалились двое рослых казаков, заломили руки за спину и повели к костру. Подбросили дров, он ярко запылал, взметая к небу длинные языки пламени.

Разбуженный шумом, у костра уже сидел на седле Мокроус, без кучмы, но с саблей и в наброшенном на плечи кунтуше. Темнел оселедец на бритой голове. Кончики усов он послюнявил и заложил за уши. Рядом с ним, опираясь на саблю, стоял Добжинский. Его жупан был распахнут, поверх него была наброшена какая-то тёплая накидка без рукавов, напоминающая плащ, расшитая по бортам блестящим позументом. Сдвинув широкие брови, настороженно и сурово сопел Говерда, кончиком обнажённой сабли толкая головешку в костёр. Среди казаков возвышался долговязый Чуб, покусывая навёрнутый на палец ус. К костру подвели и толкнули перед Мокроусом Никиту. Возле ног бросили отнятый топор.

Мокроус при виде ночного нарушителя нахмурился, но не произнёс ни слова. Ему принесли кучму, и он надвинул её на бритую макушку, положил саблю на колени и только после этого спросил:

— Хто такий? Що тут робишь?

Никита посмотрел на обступивших его казаков. Вот они какие! Говорят по-чудному, вроде по-нашему, а послушаешь — половину не поймёшь. Они грабят и убивают. Рассказами о них пугают детей. Но, как ни странно, он их в эту минуту не боялся. Он думал: «Хоть бы Орина какую весть подала, если жива. А может, её и нет здесь». Сначала он хотел всё чистосердечно рассказать казакам и попросить, чтобы они отпустили его невесту. Но, глядя на их угрюмые лица и понимая, что они не такие люди, которые могут помочь ему, решил ничего не говорить, что касалось Орины. Они не знают его намерений и это хорошо. Авось, кривая куда-нибудь да выведет. Поэтому на вопрос сотника он ответил:

— Из Кудрина я. Заблудился.

— А зачем топор?

— Дрова с тятькой рубили. Дровяница тут недалеко у нас. Тятька-то пошёл торной дорогой, а я напрямик, с дороги-то и сбился. Вот и плутаю. Иду, темно, вдруг смотрю огонёк светится, подумал, может, смолокуры, их у нас здесь много по лесам, думаю, подойду, поспрашиваю дорогу…

— А навищо за возами ховался? Видивлялся?

Мокроус, разговаривая с Никитой, постоянно путал русскую речь с украинской.

– А я подошёл, вижу вы не смолокуры, А кто же тогда?! Вот стоял и смотрел.

— Говоришь складно, — насупив брови, сказал Мокроус. — Да веры тебе у меня нет. — Он пристально посмотрел на парня.

— Брешет он, — выступил вперёд Говерда. — Никаких дров он не рубил Это лазутчик москальский… Он послан выведать о нас. Дать ему батогов, быстро всё расскажет.

— Так скажи нам, — вкрадчиво произнёс Мокроус, — что ты лазутчик, и мы тебя отпустим без худа, а не то изведаешь плетей.

— Никакой я не лазутчик, — снова повторил Никита. — Из Кудрина я, сын Фёдора Вороного. — А сам думал: «Где же Орина? Почему её не слышно?»

— Что с ним разговаривать, — вскипел Говерда. Он схватил Никиту за плечи и встряхнул его. — Дать ему батогов, быстро язык развяжет.

— А ну не трожь, — вскипел Никита, ударяя по рукам Говерды.

— Ах ты, пёс москальский, — взревел Говерда и плетью хлестнул по лицу парня.

Никита сморщился от боли и пнул Говерду ногой в пах. Тот согнулся, бросил плеть и зажал руками низ живота. На Никиту вмиг набросились четверо казаков, сдёрнули кафтан и связали руки ремённой верёвкой.

— Я сам его накажу, — сказал Говерда, оправившись от боли.

Ему никто не перечил. Он схватил Никиту и, толкая, подвёл к дубу. Подняв руки пленника кверху, он прислонил его животом к стволу и обкрутил ноги и плечи сыромятным ремнём.

— Сейчас будешь у меня разговаривать, — повторял Говерда, делая своё дело. — Будешь у меня покладистей, пёсье семя. Я тебе покажу, как пынать казака ногами.

Остальные стояли у костра и никто не пытался вмешиваться. Одни, — потому, что такие говердовские выходки были обычны, другие, — хотя была ночь, — хотели немного поразвлечься.

— Подбавь дров в костёр, — распорядился Мокроус. — Я что-то плохо вижу. — Он удобнее устроился на седле, предвкушая очередную забаву.

Трое казаков помчаличь исполнять приказ начальника. Скоро костёр пылал, вздымая к небу огненные языки пламени, счало так жарко, что казакам пришлось отступить на несколько шагов назад.

Говерда в случаях, когда надо было наказать провинившегося или попытать пойманного, или оказывающего сопротивление, был незаменим и всегда исполнял роль палача. Крепкий и злой, он, как никто другой, подходил для заплечных дел.