Ожерелье из разбитых сердец

Записанное я все-таки сжег. Потом произошла очередная неудача. Я снова написал об этом уже в предвкушении, как будут корчиться в огне страницы. Хотелось заодно увидеть в бликах пламени корчившееся в адовых муках лицо той девушки, которая с брезгливостью отказалась от меня. Мне казалось, что я увидел. Это было захватывающее зрелище. Мне резко полегчало. Мать дала дельный совет.

А потом я нечаянно чуть не спалил весь дом. Когда на столе, на металлическом подносе, пылала моя очередная несчастная любовь, подал голос телефон в другой комнате. Звонил старый знакомый, с которым я говорил до тех пор, пока не стало ясно: горит вовсе не помойка во дворе, как мне сдуру показалось, а что-то в нашей квартире. В общем, выгорела моя комната, после чего мы здорово поскандалили с матерью. Это была уже не просто ссора, а настоящий скандал. Тоже первый и необыкновенной силы. Может быть, мы с ней так разбушевались именно потому, что больше двадцати лет жили душа в душу. Должно же это было когда-нибудь кончиться. Я орал благим матом, потому что вдруг решил выместить на матери все свои неудачи. Кто меня родил эдаким страшилищем? Она! Кто научил меня превращать в пепел несчастные любови? Опять она! Мать же кричала, что из-за меня не сказала «да» ни одному мужчине, который предлагал ей руку и сердце. Я вопил, что мне начхать, кому она и по какой причине отказала. Я же ее об этом не просил!

После этого скандала мы с матерью разъехались, благо у нее где-то были какие-то знакомые, которые помогли сделать это абсолютно без потерь. Мы с ней получили по однокомнатной квартире, правда, на задворках Питера. Мне было плевать где: лишь бы не с ней.

Через некоторое время мы помирились. Когда живешь с родителями раздельно, отношения резко улучшаются. Мать стала приходить ко мне в гости, иногда готовила обед, иногда устраивала постирушки. Я тоже бывал у нее в гостях. По обстановке в квартире понимал, что никаких мужчин, о которых она мне заливала, у нее и в помине нет. Хотя... может быть, они остались в прошлом. Мать, увы, не молодела и не хорошела. Впрочем, в отличие от меня, она всегда была бледна и как-то сера. Думаю, что и грузин Серго в свое время запал на нее только потому, что она резко отличалась от знойных женщин солнечной Грузии. Для него она была своего рода экзотичной.

Потом я купил компьютер. Истории о своих несчастных любовях набирал одним пальцем в текстовом редакторе, а потом глумился над собственными записями: заливал их виртуальной кровью, скручивал чуть ли не в узел, заставлял «тлеть» уголки. Иногда мне так нравилось, что я сделал с текстом, что я оставлял файлы в специальной папочке под простеньким названием «Собакам собачья смерть».

А однажды в осеннюю эпидемию гриппа я томился в огромной очереди к участковому терапевту. Рядом со мной на коричневой клеенчатой кушетке сидела девушка и читала книгу. Перевернув последний лист, она глубоко вздохнула и, глядя на обложку книги, выдохнула:

– У-у-ух ты-ы-ы...

Я поинтересовался от скуки:

– Что, так интересно?

– А то! Это же Манана!

– Что еще за Манана? – довольно лениво спросил я, с презрением оглядывая обложку, «залитую» клюквенного цвета кровью почти так же обильно, как я поливал свои электронные экзерсисы.

– Ну вы даете! – возмутилась девушка, и носик ее покраснел. – Можно подумать, что есть какая-то другая Манана! Разумеется, Мендадзе!

– Мендадзе? – переспросил я уже более заинтересованно. Мой беглый папаша Серго носил точь-в-точь такую же фамилию.

– Да! – с восторгом выпалила девушка. – Она так пишет... так... Прямо... у-у-ух!!!

Словарный запас собеседницы был маловат, но мой интерес ей явно льстил. Возможно, она все-таки родила бы что-нибудь еще, кроме «у-у-ух! », но в этот самый момент из кабинета вожделенного всеми нами терапевта наконец выплыла величественная женщина в рембрандтовском берете, которую очень трудно было заподозрить в какой-нибудь болезни. Над дверью препротивно замигала красная лампочка, и девушка перед тем, как юркнуть в кабинет, сунула мне в руки книгу со словами:

– Берите! Почитаете! Вам еще долго сидеть...

Если бы не фамилия автора книги, я ни за что не стал бы ее читать. Несмотря на то, что и сам, как уже говорил, любил побаловаться виртуальным кровопусканием, подобного вида обложки не одобрял. Мои записки – тайная порочная страстишка, которой я, в общем-то, стыдился и за приобретение которой уже давно не был благодарен матери. А тут кровища совершенно бесстыдно хлестала с типографского глянца чуть ли не на колени читателям. Куда это годится? Да и назывался сей опус слишком вульгарно: «Оплати кровью любовь».

Надо сказать, что свою очередь к врачу я чуть было не пропустил. Книга действительно была написана хорошим языком, динамично и интересно, но дело было совершенно в другом. По мере разворачивания сюжета я ощущал, как у меня начинают гореть уши, потому что я читал о собственных отношениях с Наденькой Пуховой. Главную героиню книги звали Машенькой, а героя – Николаем, но дела это не меняло. Какая-то сволочь рассказывала всему свету историю из моей жизни!

Разумеется, я не смог прочитать всю книгу в очереди к врачу. Когда все же вынужден был зайти к нему в кабинет, был так красен лицом и нес такую околесицу, что эскулап вынужден был измерить мне давление и нашел его серьезно повышенным. Больничный мне продлили без всяких просьб и намеков на это с моей стороны.

Я читал роман в метро, в лифте, дома, усевшись в коридоре на тумбочке. Когда перевернул последнюю страницу, замер в состоянии, которое давно не испытывал: смесь животного ужаса и брезгливости. Эта самая Манана, которая носила фамилию моего отца, очень точно описала мою связь с Наденькой. Это не могло быть случайностью. Или все же такое вот чудовищное совпадение? Понятно, что я пытался лукавить с самим собой. Конечно же, уже в поликлинике смутно вырисовывался источник информации, но мне очень не хотелось, чтобы эта мысль оформилась до конца. Потому что если до конца, то... В общем, я тогда должен лишиться последнего человека, который... которого... с которым...

Особенно мне не понравился конец романа. Выгнав из своей жизни Наденьку, я никогда больше не интересовался ее жизнью. По книге выходило, что она, Наденька-Машенька, измученная домогательствами того самого моего соседа сверху, отравила его какой-то дрянью, сама же явилась в органы с повинной и умерла в тюремной больнице при родах.

Что-то я давно не видел этого соседа... Как довел его тогда до квартиры, так больше и не видел... Или видел, но мое сознание не фиксировало этого? Я отрезал от себя Наденьку, а вместе с ней – и соседа. Какое мне до него дело? Впрочем, с тех пор прошло уже много лет. Может, он съехал? А если не съехал...

Отбросив в сторону «Оплати кровью любовь», я вышел из квартиры и очень медленно поднялся на верхний этаж. Нет... Этого не может быть, чтобы...

Дверь мне открыла девчушка лет двенадцати, вся головка которой была убрана каким-то странными разноцветными штучками. И что за мода... Она смотрела на меня весело и вопросительно. Я вдруг понял, что не знаю, как звали... нет!... как зовут соседа.

– П-позови, п-пожалуйста, отца... – жалко пролепетал я. Мне бы только удостовериться, что он жив и здоров!

– Па-а-а-ап!!! – неожиданно громко для такого тщедушного создания крикнула девочка в глубину квартиры.

На ее зов в коридоре показался мужчина в женском фартуке.

– Люська! Я тебя сколько раз просил не открывать посторонним людям дверь!

– А если ты не слышишь!!!

Мужчина отодвинул дочь в сторону, встал передо мной, как лист перед травой, и спокойно сказал:

– Слушаю вас.

Я молчал, потому что этот мужчина был – ДРУГОЙ!

– Так что вы хотели? – вынужден был спросить Люськин отец.