Ожерелье королевы

Доктор быстро взглянул на королеву.

– Лихорадки бывают разные.

– Дорогой Луи, вы меня пугаете. Обычно вы успокаиваете, а сейчас я даже не понимаю, что с вами произошло.

– Ничего особенного.

– Вы так осматриваетесь по сторонам, оборачиваетесь с таким видом, словно хотите поведать мне какую-то тайну.

Не отрицаю.

– Вот как? Она что, касается лихорадки?

– Да.

– И ради этой тайны вы пришли сюда?

– Да.

– Так говорите. Вы же знаете, я любопытна. Итак, начнем с начала.

Как Пти Жан [121] ?

– Да, дорогой доктор.

– Ваше величество…

– Так что же? Я жду.

– Нет, это я жду.

– Чего?

– Что вы станете задавать мне вопросы. Я не слишком хороший рассказчик, но, когда меня спрашивают, отвечаю, как по книге.

– Ну хорошо. Я спрашиваю вас: как протекает лихорадка господина де Шарни?

– Нет, вы неправильно начинаете. Сперва спросите меня, как получилось, что господин де Шарни оказался в одной из двух моих комнатушек, вместо того чтобы лежать в комнате, предназначенной для офицеров гвардии, на галерее.

121

Персонаж комедии Ж. Расина (1639–1699) «Сутяги», впервые поставленной в 1688 г.

– Ладно, спрашиваю об этом. Это и впрямь удивительно.

– На этот вопрос, ваше величество, я отвечаю, что я не захотел, чтобы господин де Шарни оставался в комнате на галерее, так как у него не совсем обычная лихорадка.

– Что вы хотите этим сказать? – с недоумением поинтересовалась королева.

– В лихорадке господин де Шарни беспрестанно бредит.

– Да?

– А в бреду бедный молодой человек, – продолжал доктор Луи, склонившись к королеве, – говорит о столь деликатных вещах, которых не должны слышать ни господа гвардцейцы, ни король, ни кто-либо другой.

– Доктор!

– Если вы не хотите, чтобы я рассказывал, не надо задавать мне вопросов.

– Нет, нет, дорогой доктор, продолжайте.

И королева взяла врача за руку.

– Что же, этот юноша – атеист и в бреду богохульствует? – спросила она.

– Вовсе нет. Напротив, он глубоко верующий человек.

– Так, может быть, он чрезмерно экзальтирован?

– Экзальтирован – это именно то слово.

На лице королевы появилось бесстрастное выражение, которое всегда предшествует действиям монархов, привыкших к почтительности окружающих и исполненных самоуважения, каковое необходимо великим мира сего, дабы властвовать над другими и не выдавать своих чувств.

– Господин де Шарни, – объявила королева, – был рекомендован мне. Он – племянник господина де Сюфрена, нашего героя. Он оказал мне некоторые услуги, и у меня отношение к нему как к родственнику, как к другу. Скажите мне всю правду, я желаю и должна знать ее.

– Увы, – ответил доктор Луи, – я не могу вам сказать всю правду, и ежели ваше величество так жаждет знать ее, то мне известно лишь одно средство: вашему величеству самой нужно услышать его. И если окажется, что молодой человек говорит нечто непозволительное, у королевы не будет оснований гневаться ни на того, кто нескромно позволил себе проникнуть в тайну, ни на того, кто опрометчиво решил ее похоронить.

– Я дорожу вашей дружбой и верю, что господин де Шарни в бреду говорит странные вещи, – молвила королева.

– Он говорит вещи, которые вашему величеству просто необходимо срочно услышать самой, дабы сделать выводы, – подтвердил добрейший доктор.

И он ласково взял встревоженную королеву за руку.

– Но нужно принять предосторожности, – сказала королева. – Здесь я не могу сделать ни шага, чтобы за мной не увязался какой-нибудь добровольный шпион.

– Сегодня вечером рядом с вами буду только я. Нам нужно будет пройти в мой коридор, у которого двери с каждого конца.

Я запру ту, в которую мы войдем, и никто не сможет проскользнуть за нами.

– Полагаюсь на вас, дорогой доктор, – сказала королева и, опершись на руку врача, вся дрожа от любопытства, выскользнула из своих покоев.

Доктор Луи исполнил обещание. Ни один капитан гвардии не опекал так заботливо короля, отправляющегося в сражение или на осмотр военного лагеря, ни один придворный вельможа – королеву, выезжающую на поиски приключений.

Доктор запер первую дверь и, подойдя ко второй, приложил к ней ухо.

– И что же, больной здесь? – осведомилась королева.

– Нет, ваше величество, он во второй комнате. Если бы он лежал в первой, вы услышали бы его, едва войдя в коридор. Послушайте у двери.

Действительно, из-за двери доносилось жалобное бормотание.

– Доктор, он стонет, ему больно.

– Нет, ваше величество, он вовсе не стонет. Он без умолку говорит. Погодите, я сейчас открою дверь.

– Но я не хочу заходить к нему, – воспротивилась королева.

– А я и не предлагаю вам зайти к нему, – заметил доктор. – Я прошу вас войти в первую комнату, и там, не боясь, что вас увидят, вы без всяких опасений сможете послушать, что он будет говорить.

– Все эти тайны, все эти приготовления, право, пугают меня, – пробормотала королева.

– То ли еще будет, когда вы послушаете его! – ответил доктор.

И он прошел к де Шарни. Шарни лежал, одетый в форменные панталоны, на которых заботливый доктор расстегнул пряжки; его стройные сильные ноги были обтянуты шелковыми чулками, украшенными спиральным перламутрово-опаловым узором; руки, скрытые мятым батистом рукавов, неподвижно вытянулись вдоль тела, словно у мертвеца; он все время пытался поднять с подушки тяжелую, словно налитую свинцом голову.

Его горячий лоб был покрыт бисерными каплями пота, влажные волосы прилипли к вискам.

В нем, поверженном, распростертом, бессильном, теплилась одна-единственная мысль, одно-единственное чувство, один-единственный отблеск; тело его было живо лишь огоньком, что все время вспыхивает, поддерживая сам себя, в его мозгу, точь-в-точь как фитиль в алебастровом ночнике.

Мы отнюдь не напрасно выбрали такое сравнение, потому что этот огонек, единственное проявление жизни, освещал фантастическим, мягким светом отдельные подробности, которые одна только память способна преобразить в бесконечные поэмы.

В этот миг Шарни рассказывал сам себе, как он ехал в фиакре из Парижа в Версаль с дамой-немкой.

– Немка! Немка! – повторял он.

– Да, да, немка, мы уже знаем, – сказал доктор. – По пути из Парижа в Версаль.

– Королева Франции! – вдруг воскликнул Шарни.

– Вот так вот! – бросил доктор Луи, выглянув в комнату, где была Мария Антуанетта. – Что вы на это скажете, ваше величество?

– Как это ужасно, – бормотал Шарни, – безумно любить ангела, женщину, быть готовым отдать за нее жизнь, а приблизившись к ней, увидеть королеву в бархате и золоте, увидеть лишь ткань и металл, а не душу.