Падающий дождь

Иначе почему неслыханные злодеяния американской военщины в Индокитае не вызвали бури возмущения, всенародного протеста, не привели к политическому кризису, не свалили правительство?

Ничего такого не происходит. Более того, большинство американцев продолжают считать, что живут в лучшей в мире стране, самой гуманной и демократичной, в бастионе «свободного мира», армия которого героически сражается за демократию в Азии.

Грант поделился своими горькими раздумьями с новым другом. Джин Грин был настроен как будто менее пессимистично.

По его мнению, эхо американских бомбежек не смолкло, не сгинуло над безбрежной океанской пучиной, не заблудилось, не пропало где-нибудь в Аппалачских или Скалистых горах, а раскололо Америку. Внешне как будто все по-старому, жизнь вроде мало изменилась под сенью крыльев американского орла, но трещина между «ястребами» и «голубями» пошире и поглубже Панамского канала. Конечно, «голуби» пока намного слабее «ястребов». Но дует, набирая силу, ветер перемен. Может быть, президент вспомнит теперь суровое предостережение Линкольна, говорившего, что можно долго обманывать часть народа, можно недолго обманывать весь народ, но нельзя долго обманывать весь народ!

— Ты говоришь, что у нас мало мыслящих людей, — сказал, выслушав капитана, Грант. — Но ведь нужно быть просто нормальным человеком, чтобы понять, что здесь, во Вьетнаме, мы сжигаем свои идеалы напалмом, бомбим свою мораль шариковыми бомбами, расстреливаем ракетами свою совесть!

— Нормальный человек! — усмехнулся печально Джин Грин. — Когда судили убийцу шести миллионов — Эйхмана, то шесть видных психиатров плюс священник нашли, что Адольф Эйхман абсолютно нормальный человек! А один психиатр глубокомысленно заметил, что Эйхман нормальнее, чем он сам. Эйхман не распутничал, не воровал, любил собственных детей. Правда, есть разница между нами и нацистами, но и она не говорит в нашу пользу. Во время отпуска в Штатах я видел наши зверства во Вьетнаме в хронике по телевизору и в кино, а Гитлер свои зверства держал, как правило, в глубокой тайне. В Америке у нас больше беспокоятся о жертвах автомобилизма, чем о гибели наших солдат за двенадцать тысяч миль от дома, а потерям вьетнамцев только радуются!

— Что же делать?! — в который раз спросил Грант.

— Есть только один выход, — медленно ответил Грин. — Плюнуть на все соображения престижа и вернуться к себе домой! Ведь именно так сделал Георг III, махнув рукой на американские колонии!

— Ну, а что мы, ты и я, можем сделать? — нетерпеливо спросил Грант.

— Любопытно, что были такие офицеры и даже британские генералы, которые еще до решения его величества Георга III отказались воевать против американских гуков, — со вздохом ответил Грин. — Но я лично на такой шаг пока не способен. Мечтаю пока об одном: поскорее отслужить, выйти живым из этой грязной войны и вернуться к моей медицине!.. Вижу, что и ты не созрел для большего. Таких, кому осточертела эта интервенция, здесь хоть отбавляй, но все они, как заведенные, делают свое дело и не забывают расписаться в получении жалованья.

Странные разговоры вели эти два американских офицера, командиры «зеленых беретов», на пляже Ня-Чанга под доносившиеся издали песни рыбаков и сампанщиков.

Грант еще цеплялся за обломки утраченных иллюзий:

— Плюнуть на престиж? Да это опозорит наш флаг!..

— Флаг! Престиж! — возражал Грин. — Сколько войн породил, сколько миллионов людей уже погубил ура-патриотизм. Что касается престижа, то уважаемый журнал нашего британского союзника «Нью-Стэйтсмен» так писал: «Последние, остатки морального авторитета США во Вьетнаме со свистом вылетели в бомболюки». А старик Уолтер Липпман, самый дальновидный из наших обозревателей, сказал еще более определенно: «Это самая непопулярная война в американской истории». И вот еще: по Канаде прокатилась волна возмущения. Выяснилось, что наши знаменитые зеленые береты шьет фабрика в Торонто.

Грин вдруг невесело хохотнул.

— Эх, Джонни, старина! А ведь все эти разговоры вряд ли помогут тебе залечить твой нервный шок!

— Ничего! — с мрачной решительностью произнес Грант, глядя на лунную дорожку, убегавшую в морскую даль. — Зато они помогут мне написать мой отчет.

XI

«В 1968

году из американских вооруженных сил дезертировало 53 357 военнослужащих. Каждые десять минут дезертировал один военнослужащий. Количество дезертировавших в прошлом году солдат и офицеров эквивалентно численности трех с половиной боевых дивизий. Как известно, значительный рост дезертирства связан с недовольством военнослужащих войной во Вьетнаме». Из сообщения сенатской комиссии Конгресса США по делам вооруженных сил

В первую очередь по требованию начальства капитан Грант написал от руки восемь писем. Никогда в жизни не приходилось ему так насиловать себя, писать с таким отвращением к тому, что писал, и к самому себе. Его буквально воротило теперь от пафосного пустозвонства. С таким же злобным отвращением, помнится, он глядел на вспоротую кинжальным штыком банку консервов, оказавшихся гнилыми. Но эту свою писанину он не мог забросить в кусты.

Из штаба ему зачем-то привезли несколько пачек запечатанных писем. Красно-синяя окантовка длинных конвертов, штамп авиапочты, марки с портретами президентов. Матери, жены, невесты писали любимым. Писали Честэру, Харди, обращались к покойникам, называя их ласкательными именами. «Мы молимся богу о твоем здравии, Малыш!..» «Ты напрасно подозреваешь меня в неверности, дарлинг!..» В штабе проштемпелюют все эти письма печатью с четырьмя словами: «Адресат убит в деле» — четыре слова, объясняющие все и ничего. Им бы послать фотографию мертвого Честэра или умирающего Харди!..

При всем отвращении к фальшивым словесам он искренне сочувствовал адресатам — родителям восьми погибших «зеленых беретов» из команды А-345. Вместо живого сына они получат от департамента обороны «золотую звезду» из картона, которую по обычаю вывешивают в окне дома.

Других убитых здесь, во Вьетнаме, потрошат, бальзамируют, упаковывают в цинковые гробы и, стыдливо прикрыв звездно-полосатым знаменем, отправляют через Манилу и «Золотые ворота» Сан-Франциско на родину. Там родственники простятся с прахом бойца против коммунизма и предадут тело земле на Арлингтонском национальном военном кладбище. Но от этих восьми парней ничего не осталось. Кроме разве пропотевших зеленых беретов, сданных перед вылетом на склад.

Что толку от смерти Харди, Честэра и их товарищей? Гранту вдруг подумалось, что война во Вьетнаме оттого и продолжается, что мертвые молчат и подавляющее большинство человечества знает о ней лишь розовую неправду. Дикая мысль осенила его: вот бы вместо фальшивой рождественской елки («Мир на земле!..») выставить в Рокфеллер-центре «тигровую западню» с агонизирующим Харди. Пусть повсюду лежат трупы, скелеты! Не убирайте их, не украшайте мишурой, не отвозите на кладбище! Пусть вопиют мертвецы против войны! Вот тогда будет хоть какая-то польза от смерти солдата…

Вечером он простился с Грином — друга выписали из госпиталя. Настроение у Грина было скверное.

— Не знаю, чем все это кончится, — сказал капитан, раскуривая с Грином прощальную сигарету. — Пока наши генералы действуют в полном соответствии с заветами Геринга, который заявил своим судьям в Нюрнберге: «В борьбе не на жизнь, а на смерть нет места для законности!» Если так и дальше пойдет, придется признать, что старик Швейцер был прав, утверждая, что наше время — время самоубийства цивилизации.

— Ну что ж! — Грин усмехнулся иронически. — Прощай, капитан, и помни наш девиз: «Любое задание — в любое время — в любом месте — любыми средствами! «Зеленый берет» — до конца!»

Когда Грант наконец написал отчет, он дважды перечитал его, прежде чем отослать в штаб спецвойск. Отчет получился солидным — пять тысяч слов, не менее того. Ничего подобного Грант еще не писал — ни в колледже, ни в письмах к Шарлин. Минутами ему делалось страшновато, и тогда он успокаивал себя, что его отчет — вовсе не пощечина, а призыв к благоразумию, которому не могут не внять.