Падение владык

— Моя прекрасная дама! — Глаза Констанса засияли просто неземным светом. Какой ужас. — Благородная Ирэн! Ирия… Вы — истинная героиня, я знал… я не ошибся… Я готов иметь честь разделить с вами опасность!

— Вот и отлично, — облегченно вздохнула Ирия. — Констанс, тогда вам — на Юг, искать Эрика. Думаю, такая большая армия не потеряется. А я пока почапаю до Квиринской границы.

Судя по лицу Констанса, он имел в виду явно что-то другое. Но слова — не воробей. Сам виноват.

— Вы забыли меня. — Когда Стив успел подъехать? Да еще и с таким героическим лицом? На трех восторженных поэтов хватит. — И я вполне могу отправиться в Квирину вместо Ирэн.

— Не можете, — возразила она. — Потому что кто-то должен позаботиться о моих сестрах и брате. Вы-то можете заменить меня, Стив, а вот я вас — нет. Ирия Таррент осуждена за отцеубийство. А Ирэн Вегрэ ищут за убийство короля Карла. Мне в любом случае — в бега. Мы обязательно встретимся вновь, но сейчас мне остаться нельзя. Прощайте.

Никогда бы не подумала, что обнимет Стивена Алакла. И услышит, как колотится его сердце. Не хуже, чем у романтичного поэта Констанса.

Всё, Ирия. Не порть жизнь хотя бы Иден.

— Констанс, если вы всё еще жаждете разделить со мной опасность — вперед.

2

Единственное развлечение узника — наблюдать в окно. Правда, сквозь мутные стекла новой, уже одиночной камеры видно лишь мощеный серой плиткой тюремный двор. Ровно раскромсанный клеткой ржавой решетки. Днем он залит лучами солнца, ночью — неровным светом серебристой луны. Кажется, когда Бертольд покинет сии гостеприимные стены — от золотого и серебряного кабинетов избавится.

Или нет. Память о былых поражениях тоже необходима. Чтобы не повторять ошибок.

Разумеется, если ты их переживешь. Здесь немало кто до тебя просиживал штаны. И даже юбки. И умирать не собирался ни один.

Сначала Бертольд даже обрадовался отдельной камере. А уже через пару дней начал сожалеть. Этак и впрямь заговоришь с крысами. А то и сам с собой.

А сейчас в клетчатом небе — ни солнца, ни луны. Потому как дождь. Вечерний и уже почти осенний. Не хлеставший в одну из недавних ночей теплый летний ливень, а мелкая, гнусная морось. Будто в свои права уже вовсю вступает осень. А ведь отметины на стене о ней еще не говорят. И Ревинтер пока не в маразме, чтобы пропустить хоть день. Это ведь тут единственное развлечение. Книг не допросишься. И не только потому, что без них тебе паршиво. Ни Гуго, ни Карлу просто в тупую башку не придет, что кто-то любит читать. Как и новому коменданту. Рано Ревинтер обрадовался, что хоть этого не сменили.

В какую-какую башку? В тупую? Ну-ну. Его самого-то они переиграли.

А нормальное вино сюда пришлют только перед казнью. Или чтобы отравить. Да и то — не обязательно. Не сочтут нужным переводить запасы, когда можно обойтись бесплатной водой.

Или просто успеют выпить сами — все мало-мальски приличные столичные запасы.

Впрочем, это просто хандра дает о себе знать. Неужели жара была бы лучше? В такой-то тесной камере?

Душный зной или зябкая сырость каменных стен — и отсутствие книг, вина и привычного образа жизни. Краткого заслуженного отдыха в любимых кабинетах. Нет, незаслуженного — раз упустил такое.

Кто бы знал, что не хватать станет даже интриг.

Во всём этом Бертольд Ревинтер был как рыба в воде. Отвык за годы только от одного — ничего не делать.

Хотел наконец отдохнуть? Мечта сбылась, радуйся. Любуйся мокрыми серыми плитами в бурую клетку. Ешь, что дают. Спи вволю. Набирайся сил — пока не начали таскать на допросы. С Карла станется. А уж с Гуго…

Это они просто пока о тебе спьяну забыли. Но не навечно же.

Где змеи носят Всеслава? Где новоявленный союзник? Чуть ли не единственная надежда на приличный исход — кто бы мог такое предположить всего полгода назад?

На Эрика уже надеяться смысла почти нет. Если б тот хотел и мог — уже бы нагрянул.

Пожалуй, и в самом деле лучше выспаться заранее. Если Бертольд выйдет на свободу — лучше сохранить нервы крепкими. Кому нужен издерганный политик и нервный интриган?

А если свобода уже не светит, то и тревожиться больше не о чем. Всё равно от узника мало что зависит — пока за ним не придут. Да и потом — не то чтобы слишком.

Главное — почаще себе это повторять. Несколько лет назад четырнадцатилетняя девка готова была сдохнуть достойно. Ее брат обрыдал всю камеру и молил о пощаде всю ночь и всё утро, а она молчала. Как и ее младшая сестра — и вовсе соплячка одиннадцати лет.

Так еще не хватало в пятьдесят визжать на эшафоте, как трусливая свинья. Позорить титул и сыновей.

Бертольд Ревинтер без аппетита, но доел безвкусную овсянку. Разносолы будешь дома повару заказывать. Возможно, новому. Этого нынешние правители могли и пристрелить. Или повесить. Или засечь до смерти. Просто так. Под собственный пьяный гогот. Когда-то министр финансов на таких насмотрелся. Только тогда он ими командовал, а не наоборот.

Подобную еду и мысли нужно запить. Водой. Ладно хоть свежей. С нынешними тюремщиками и это — роскошь.

А вот теперь — под одеяло и спать дальше. В такой дождь приятнее видеть не решетки, а сны. Они-то уж точно отраднее действительности. Нынешней.

А там, глядишь, капризница судьба опять передумает. В первый раз, что ли?

Девку ведь Всеслав убить тогда не дал. Вдруг вспомнит и о не совсем бесполезном министре финансов?

3

В тридцать лет Александру довелось оборонять крепость. Два года осады. Последние дни, недели и месяцы сливались в сплошное багрово-серое марево из голода и зверской усталости. А потом пришли братья. Кардинал Евгений спас их всех.

Теперь у Александра не замок, а особняк с высокой изгородью. Кардинал — он сам, ему восьмой десяток, и на помощь прийти некому. Только и говорить об этом излишне. Друзья должны верить, что подмога близка. Потому что лучше умереть, чем сдаться таким врагам.

— Жерар, помоги, — привычно возвысил голос Александр. — Я должен выйти к братьям.

— Вы уверены?

Он спрашивает это каждый раз. И не устал получать один и тот же ответ? И спорить? И когда нужно выйти. И когда выпить укрепляющее зелье. Его ведь Жерар и готовит.

Хоть лекарств у них много. До встречи с Творцом хватит.

— Да.

Они должны увидеть полного сил командира. Но главное — увидеть. Знать, что он с ними. И понимает, что делает.

В коридор доносится оглушительный шум. С теплой летней улицы, еще не просохшей после освежающего ливня. С вражеского лагеря. Личная пьяная орда принца Гуго и не слишком трезвая королевская стража ломятся в ворота. То требуют просто «отдать баб», то — «сдавайтесь, проклятые святоши!» А порой начинают громко фантазировать, что именно сделают с «бабами», «святошами», а особенно — с кардиналом.